Книга Философские исследования, страница 66 – Людвиг Витгенштейн

Ты должен помнить, что описания переменных аспектов всякий раз различны.

(Соблазн сказать: «Я вижу тут это», указывая на то же самое как на «тут» и как на «это».) Всегда избавляйся от мысли об индивидуальном объекте таким образом: предположи, что он постоянно меняется, но ты не замечаешь перемен, поскольку память тебя постоянно обманывает.

О двух аспектах двойного креста (я назову их аспектами A) можно было бы сообщить, просто указав поочередно на белый и черный кресты по отдельности.

И вполне можно представить это как простейшую реакцию ребенка, даже еще не умеющего говорить.

(Итак, в сообщении об аспектах А мы указываем на часть двойного креста. – Но аспекты У и З нельзя описать аналогичным способом.)

Ты «видишь аспекты У и З», только если уже осведомлен о формах этих двух животных. Чтобы увидеть аспекты А, не требуется никакое аналогичное условие.

Возможно принять голову УЗ просто за изображение зайца, двойной крест – просто за изображение черного креста, но нельзя принять простую треугольную фигуру за изображение упавшего предмета. Чтобы увидеть этот аспект треугольника, необходимо воображение.

Аспекты A не обязательно трехмерны; черный крест на белом поле не обязательно будет крестом на фоне белой поверхности. Можно обучить кого-то представлению черного креста на поле иного цвета, не показывая ничего, кроме крестов, нарисованных на листах бумаги. Здесь «фон» – просто окружение креста.

Аспекты A связаны с возможной иллюзией не так, как связаны с нею трехмерные аспекты рисунка куба или ступени.

Я могу увидеть в схеме куба коробку; но также я могу увидеть в ней попеременно то бумажную, то жестяную коробку? – Что мне сказать, если кто-то станет уверять, что для него это так? – Нужно установить границу понятия.

И все же подумай о выражении «чувствовать» в связи с рассматриванием картины. («Чувствуешь мягкость этого материала») (Знать во сне. «И я знал, что… находится в комнате».)

Как обучают ребенка (скажем, арифметике): «Теперь соедини вместе» или: «Теперь, вместе, это одно»? Ясно, что «соединять вместе» и «вместе это одно» первоначально обладали для него иным значением, нежели значением видеть нечто так или этак. – И это замечание о понятиях, а не о методах обучения.

Один тип аспекта можно назвать «аспектами организации». Когда аспект меняется, сходятся части картины, до того разрозненные.

В треугольнике я могу видеть в этом вершину, в этом основание, или совсем наоборот. – Ясно, что слова: «Теперь я вижу в этом вершину» ничего не могут значить для ученика, который только что столкнулся с понятиями вершины, основания и так далее. – Но я не имею в виду эмпирическое суждение.

«Теперь он видит в этом то-то», «а теперь то-то» – так можно сказать лишь о том, кто способен свободно применять определенную фигуру.

Основа этого опыта – овладение техникой.

Но как странно, что это должно быть логическим условием приобретения такого-то опыта! В конце концов ты не потому говоришь, будто у кого-то «болят зубы», что он способен делать то-то и то-то. – Отсюда следует, что мы не можем иметь дело с тем же понятием опыта. Это различные, хоть и родственные понятия.

Только если кто-то может, научился, овладел тем-то и тем-то, имеет смысл говорить, что у него есть этот опыт. И если звучит безумно, подумай о том, что понятие видения тут модифицируется. (Подобное соображение часто необходимо, чтобы избавиться от ощущения головокружения в математике.)

Мы говорим, мы произносим слова и лишь позднее получаем картину их жизни.

Ибо как я могу определить, что это поза нерешительности, прежде чем узнаю, что это поза, а не анатомическое строение животного?

Но конечно, это означает лишь, что я не могу использовать данное понятие для описания наблюдаемого объекта, просто потому, что это относится не только к зрительным образам? – Неужели мне вовсе не хочется иметь чисто зрительное представление нерешительной позы или робкого лица?

Подобное понятие можно сопоставить с понятиями «мажора» и «минора», которые, конечно, обладают эмоциональной ценностью, но также могут употребляться сугубо для описания воспринятой структуры.

Эпитет «грустный» по отношению, например, к изображению лица, характеризует группировку линий в круге. В отношении к человеку он обладает иным (хотя и связанным) значением. (Но это не означает, что грустное выражение сходно с чувством грусти!)

Подумай и об этом: я могу лишь видеть, но не слышать, красный и зеленый – однако грусть я способен и слышать, и видеть.

Подумай о выражении: «Я услышал жалобную мелодию». Теперь вопрос: «Слышит ли он жалобу?»

И если я отвечаю: «Нет, не слышит, просто ощущает», – куда это приводит? Ведь нет особого органа чувств, способного на такие «ощущения».

Здесь можно бы ответить: «Конечно, я слышу это!» – Или: «Я вправду этого не слышу».

Мы можем, однако, выявить тут различие понятий.

Мы реагируем на зрительное впечатление иначе, нежели тот, кто не узнает в нем робость (в полном смысле слова). – Но я не хочу сказать здесь, что мы ощущаем эту реакцию мышцами и суставами, что это вообще «ощущение». – Нет, тут мы располагаем модифицированным понятием ощущения.

Можно сказать о ком-то, что он слеп к выражению лиц. Является ли его зрение в этом отношении ущербным? Это, конечно, не просто вопрос физиологии. Здесь физиологическое предстает символом логического.

Если ощущаешь серьезность мелодии, что ты чувствуешь? – Ничто, что можно было бы передать воспроизведением услышанного.

Я могу вообразить, что некий произвольный шифр – например,

Я хотел бы сказать: то, что тут проявляется, длится ровно столько, сколько я рассматриваю объект особым образом. («Видишь, он смотрит!») – «Я хотел бы сказать» – но разве это так? Спроси себя: «Как долго нечто меня изумляет?» – Как долго нечто ново для меня?

Аспект представляет физиономию, которая затем исчезает. Почти как если бы имелось лицо, которое я сначала имитировал, а затем принял уже без имитации. – А разве это не настоящее объяснение? – Но разве это не чересчур?