Царица так увлеклась этими размышлениями, что забыла на время о Джехутимесу. Он тоже был погружен в свою работу, и за то короткое время, пока его не беспокоили, он на одном выдохе вылепил её портрет. Соответствующее тело подыскать несложно, чтобы потом вылепить скульптуру в полный рост. Голова же ему удалась. На поверхности глины ещё блестели капельки воды. Царица была изображена без парадной шапки, но долепить её нетрудно. Джехутимесу намеренно удлинил шею, дабы чуть вознесённая голова Нефертити, её тонкие черты легко впитывались бы зрителем. И, конечно же, с восхищением.
Царица осмотрела скульптуру, с грустью вглядываясь в свой облик.
— Какая я старуха! — с ужасом прошептала она.
— Вы ошибаетесь, ваше величество, — улыбнулся скульптор. — Юный лик прекрасен, спору нет, но трёхсотлетний ливийский кедр не менее красив, нежели его робкий побег. Я бы даже сказал так: никто не заметит полутораметровую ёлочку в тени огромного дерева. Во всяком возрасте есть своя красота, и спорить, какая лучше, притягательнее, глупо, на мой взгляд.
— Вы ещё и мыслитель.
— С годами все становятся мыслителями.
— Наверное, вы правы. Мне просто надо привыкнуть к тому, что я совсем другая, — с болью разглядывая свой облик, запечатлённый в глине, прошептала царица и, помолчав, робко спросила: — Неужели кому-то может нравиться эта женщина?
Джехутимесу захотелось вдруг объясниться царице в любви, дабы прогнать её странную грусть и разочарование, но он побоялся, что его поступок будет неверно истолкован.
— Вы самая красивая женщина, которую я видел в своей жизни, — твёрдо сказал он.
— У вас есть жена?
— Нет, но есть Агиликия.
— Кто это? — не поняла царица.
— Агиликия? — скульптор неожиданно улыбнулся. — Она и натурщица, и служанка, и наложница, и богиня, и мать моих детей. Одна во всех лицах. Ваша ровесница.
Проводив скульптора, царица отправилась на половину дочерей, дабы навестить Анхесенпаатон и объявить ей о скором замужестве. Третья дочь больше всего походила на неё. Первой это заметила служанка Задима, помогавшая принимать роды. Едва она взяла Анхсенпу на руки, как тотчас воскликнула: «Да это же вылитая наша принцесса!» И фараон был поражён невероятным сходством матери и дочери. Оно и подвигнуло его как бы второй раз испытать судьбу.
Шуад ещё занимался с дочерьми фараона изучением и написанием египетских иероглифов, и Нефертити не стала их прерывать, а заглянула к Азылыку. Тот уже редко покидал свои комнаты, а если это и случалось — пойти в гости к Илие или посидеть на берегу Нила — то слуги выносили его на носилках, ибо ноги уже не держали даже его лёгкое тело.
Сейбу бросился поднимать оракула, но царица жестом приказала его не беспокоить. Она подошла, погладила тёмную морщинистую руку провидца, спросила, не нуждается ли он в чём-нибудь.
— Нет, спасибо, ваша светлость! Я счастлив, как никто на этом свете! — заулыбался он.
— Вот как? — удивилась она.
— Посудите сами: на моём столе каждый день самое лучшее, обогащающее мою кровь и самое вкусное вино на свете, повар заходит каждое утро, дабы согласовать со мной то, что я буду есть, меня навещают все, кто мне дорог и кого я люблю. И для этого мне не нужно никуда выходить. Изредка по утрам меня выносят на прогулку, и я наблюдаю тот самый величественный рассвет, который свёл нас когда-то вместе. Разве это не счастье?
— Да, наверное, — согласилась царица.
— В ваших же мыслях я читаю тревогу и беспокойство. Они и заставили вас зайти ко мне.
— Не только. Мне всегда приятно разговаривать с вами. Я чувствую себя маленькой девочкой, для которой мир полон тайн и загадок. А видеть человека, который легко их разгадывает, одно из самых больших удовольствий.
Азылык хмыкнул и улыбнулся. Ему радостно было слышать эти слова. Он задумался и закивал головой. Царица с удивлением взглянула на оракула, не понимая, к чему относится этот жест.
— Мне кажется, что когда-нибудь ремесло искусно складывать слова станет одним из самых важных, — задумчиво проговорил оракул, глядя в сторону и поглаживая бритую голову. — Вот вы сказали так мало слов, а в душе разлилась такая большая радость, какую никакими снадобьями не заполучишь. Слова, слова... Недаром ваши предки придумали для них красивые знаки, значки, рисунки, и сам текст так красив, что похож на затейливую вышивку. А как магически в нас рождается слово. Откуда-то изнутри, будто из самой души, дрожа и трепеща крылышками, оно незримо вылетает, то производя неслыханные разрушения, то созидая новую жизнь. Мне так многое становится интересным в последнее время, как будто я только что родился и начал жить, с удивлением оглядываясь вокруг. И это заманчиво-странное, почти сладостное ощущение всегда рождается на стыке жизни и смерти, уж я-то знаю!.. Извините, заболтался. Что вас тревожит?
— Мой муж вдруг с непонятной для меня страстью взялся искать преемника на престол, из-за чего я, конечно же, обеспокоилась. Потом его странное решение жениться на своей дочери. Он уверовал, что Анхсенпа родит ему наследника. Да и сам он встревожен, я это чувствую! Вы что-нибудь говорили ему?
Азылык помедлил и кивнул.
— Что?
— Дело оракула говорить правду, иначе зачем он нужен, — с тоскливым вздохом выговорил он, дал знак Сейбу, и тот наполнил чашу своего господина. — Хотя временами мне так вовсе не кажется, ибо правда похожа на соль или перец. Без них не обходится ни одно блюдо, ни одна приправа, но никому не приходит в голову есть только соль или перец. Попробуйте съесть много перца! Можно, наверное, умереть, не так ли?
— Что вы ему сказали?
— Вы когда-нибудь рассматривали его ладонь?
— Да, — царица порозовела.
— Там есть линия жизни и линия судьбы, они пересекают левую ладонь по центру...
— Да, я знаю!
— У вашего мужа они обрываются в том месте, где обозначают возраст примерно двадцать восемь-тридцать лет... — Азылык допил первую чашу вина.
— Вы хотите сказать, что...
— Я хочу сказать, что не могу найти ту петлю, которая образовалась в час рождения властителя и теперь готова оборвать его прекрасную жизнь. Она есть, и стоит развязать этот узелок, как недуг покинет его и он проживёт много-много лет. Но я уже голову сломал, выискивая его, однако у меня ничего не получается. Видимо, я слишком стар для полезной работы, а потому изгнание Суппилулиумы — мой последний подвиг в этой жизни...
— И очень важный!
— Но спасение правителя ещё важнее. Я посоветовал ему позвать Суллу, но он наотрез отказался. Какие-то наушники донесли его величеству, что Сулла и бывший Верховный жрец Неферт — чуть ли не главные его враги и опаснее вождя хеттов. Вы же имеете влияние на мужа?..
Нефертити не ответила.
— Жаль. Сулла хорошо знает звёзды.
