Прошло ещё полгода. Знахари и волхвы не покидали правителя, и боли постепенно утихли. Однажды утром государь проснулся и отодвинул в сторону целебный отвар, он больше не требовался. Суппилулиума снова вспомнил о своём походе, собрал полководцев, чтобы каждый отчитался о том, что сделано. Полководцы докладывали сухо, по-военному: новые легионы набраны, обучены, колесницы построены, мечи и кинжалы выкованы. Всё было готово к походу. Правитель со строгим видом слушал каждого из военачальников, кивал головой в знак одобрения, но в его взгляде уже не прорывалась та свирепая ярость, тот неудержимый горячечный азарт, которые раньше всех устрашали. Жёсткие морщины, прорезав лик завоевателя, придали его облику странную дряхлость. Болезнь неожиданно состарила властителя, и придворные это сразу заметили. Даже красные гнойнички, отливавшие раньше алым цветом, теперь потемнели, запеклись вместе со всем лицом.
Доклады были закончены. Оракул Озри, по-прежнему дремавший во время их произнесения, проснулся, хмуро сдвинул кустистые брови и стал оглядываться вокруг, не понимая, кто должен говорить следующим и почему полководцы умолкли. Но все уже высказались и ожидали решающего слова самодержца, а тот упорно молчал, словно ему нечего было сказать или вообще не хотелось открывать рот. Прорицатель нервно кашлянул, и Суппилулиума, вознамерившийся наконец-то подвести итоги, вдруг зевнул. Это произошло непроизвольно, вождь хеттов и сам не ожидал от себя такого казуса. Он даже немного смутился, чего с ним никогда не бывало.
— Что ж, вы все славно и много поработали, — наконец вяло пробормотал он. — Я доволен, что вы не теряли времени даром, хотя сам должен буду посмотреть и проверить каждого из новичков, как они держатся в седле, ловко ли владеют мечом и боевыми приёмами... — он тяжело вздохнул, отёр платком мелкий пот со лба, словно произнёс длинную и бурную речь, однако эти несколько фраз и в самом деле дались ему с трудом, и он вдруг испугался, ощутив усталость. — Да, я должен сам посмотреть...
Военачальники молчали, наблюдая за властителем. Не все даже поняли, отчего возникла пауза и что произошло с самодержцем. Да и как может чувствовать себя человек, с трудом излечившийся от трудной болезни? Но государя, способного ещё полгода назад по суткам не покидать седла, а после этого, подобно льву, кидаться в гущу врагов, сокрушать их, обращая в бегство и панику, эта внезапная телесная немощь привела в оцепенение. Войско без сильного и храброго вождя похоже на пучок стрел без лука, а он ныне, как высохший гранат, в котором не осталось и капли сока.
— Дня через два я приду в себя и устрою смотр всему войску, — твёрдым голосом выговорил он. — К счастью, боги избавили меня от недуга, и дух мой снова крепок...
Он кивнул, военачальники словно по команде поднялись, поклонились и покинули государя. Суппилулиума взглядом заставил оракула Озри задержаться.
— Я ощущаю странную слабость во всём теле, и руки как ватные, и слова говорить трудно... — пожаловался властитель.
— Болезнь отняла у вас много сил, ваша милость, в этом нет ничего необычного, — улыбнулся гадатель. — Вы сражались, как доблестный воин. Всё вернётся!
— И долго этого ждать?
— Недели две, не больше. Точнее скажут лекари, которые завтра вас осмотрят...
— Я обещал своим полководцам, что поднимусь через два дня! — перебив Озри, не на шутку рассердился властитель, и тонкие губы его задрожали.
— Но я не лекарь, ваша милость, — заюлил оракул, — мы все будем стараться и уповать на звёзды, которые сулят вам новые подвиги и земную славу...
— Вот и пусть!.. — яростного порыва хватило на эти три слова, рот царя ещё продолжал открываться, но оттуда вырывалось лишь сипение.
В другое время правитель приказал бы казнить оракула, ибо если он сказал «два дня», то этот срок не подлежал пересмотру. Но сейчас у него недоставало сил, чтобы разгневаться. Несколько мгновений он молчал, а Озри, склонившись в полупоклоне, терпеливо ждал, когда государь разрешит ему уйти.
— Мне нужен толковый человечек, из ваших, кто бы извёл Азылыка, — немного передохнув, прошептал Суппилулиума, подавшись вперёд и вцепившись в подлокотники тронного кресла. — Видимо, мечом его гнилую голову не смахнуть. Что ж, выпустим на него своего колдуна. Есть такой на примете?
— Найдём, ваша милость, — не задумываясь, ответил Озри, и почти неуловимая насмешка пробежала по его губам.
Обед в честь митаннийской принцессы плыл подобно ладье по стремительному Нилу. Он начался с орехов, фруктов, кокосового молока, медовых пастилок и лепёшек, а только потом подали рыбу и жаркое из баранины, а ещё чуть позже журавлей, запечённых в глине, слуги разносили сладкое разбавленное вино и остро-кислый сок из граната и диких ягод.
Обычно за столом прислуживали шестеро слуг, на этот раз их было двенадцать. Юноши двигались легко и незаметно, меняя одно блюдо за другим и зорко следя за тем, чтобы все высокие сосуды для вина и чаши для сока из синего и зелёного непрозрачного стекла были наполнены. Распорядитель обеда старый Саам внимательно следил за молодым наследником, мгновенно откликаясь на любой его знак и тотчас исполняя его приказы. Юный царевич был хозяином этого званого пиршества.
Когда Илия принёс Нефертити приглашение наследника, она так растерялась, что попробовала снова отказаться, хотя юный правитель в ту первую встречу у бассейна ей сразу понравился. Его удлинённое, красивой лепки лицо с нежной смуглой кожей, восхищенный взгляд ярких, темно-изумрудных глаз невольно завораживали, притягивали к себе, заставляли довериться, а умная речь располагала и внушала уважение. Но привыкшая к одиночеству, смирившаяся с тем, что её выселили из дворца и даже свидания с сестрой происходят изредка, украдкой, она сама не хотела сближаться с правителем, о котором не переставала думать. Его дружеские знаки внимания могли заронить надежду в её сердце, а потом расставаться с ней будет нелегко.
А потому принцесса спешно придумывала вескую причину для отказа, такую, чтоб юный фараон не обиделся. Она не любила долгие обеды, тем более церемониальные, за которыми надо обязательно о чём-то говорить и обязательно пробовать разные блюда; уж лучше бы царевич пригласил её в бассейн, она бы согласилась, но первый царедворец неожиданно упал на колени и с мольбой произнёс:
— Если вы откажетесь, ваша светлость, я лишусь своего места, так мне сказал мой господин. Пожалейте меня и моих детей! — он был так красив и трогателен в эту минуту, что у принцессы не повернулся язык отказать ему.
Её встретил сам наследник с матерью, проводил к столу, усадив рядом с собой. Старый фараон восседал в центре стола не только без традиционной бороды, но и без привычного головного убора. Его редкие волосы были седы, и, глядя на них, можно было понять, насколько он одряхлел. Однако, взглянув на Нефертити, государь тотчас оживился, глаза у него заблестели, и царевич позеленел от злости. Он тотчас понял, какую непоправимую ошибку совершил, затеяв этот обед, ибо сластолюбие отца не знало границ. Он уже почти не захаживал в гарем, и Ов, как ни старалась, не могла возродить его боевой пыл, но глаза ещё могли восторгаться женской красотой, а воображение — рисовать сладкие картины утех; в этот вожделенный миг что-то оживало во властителе, и ему снова казалось, что он на всё способен.
