Дождь обычно начинался ночью, сначала тихий, как мышь в траве, шуршащий, крадущийся, а к рассвету он лил уже как из ведра, и простой люд облегчённо вздыхал: коли пришли дожди, можно не бояться и за будущий урожай. Но если они начнутся, тогда его толкование окажется неверным, никакой засухи не предвидится, и ту великую прорву зерна, что стараниями ханаанина скопилась за семь лет в амбарном городке, девать будет некуда и хлеб сгниёт. Чтобы запасти его, фараон, поверив Илие, опустошил государственную казну и выложил на закупки хлебных караванов большую часть своих богатств. Однако нынешним утром, перед встречей с послами из Касситской Вавилонии, старый правитель, подогреваемый речами завистников молодого царедворца, призвал его к себе и тихо сказал:
— Если не наступит засуха, я тебя повешу. Ты об этом хоть догадываешься?
Первый царедворец похолодел от страха и опустил голову.
— Что толкуют приметы, знаешь? — уже строго спросил фараон и, не дожидаясь его ответа, вымолвил: — Мои оракулы сомневаются в правильности твоих предсказаний. Больше того, Хаарит и Сулла в один голос твердят, что тебя заслал к нам вождь хеттов, чтобы разорить Египет. Что скажешь на это?
— Я же скажу, что не меня, а их подкупил Суппилулиума, дабы навредить вам!
— Чем докажешь?! — встрепенулся фараон.
— А какие доказательства у ваших оракулов?
— Они на то и оракулы, чтобы не ссылаться на доказательства, — посуровев лицом, заметил Аменхетеп. — Они нашли в твоём облаке, которое тебя окутывает, дух хеттов. Откуда он?
Сердце Илии на мгновение замерло, он почувствовал, что самодержец не намерен принимать шутливые ответы, он ждёт настоящих оправданий.
— Мой дядя, которого я нашёл после долгой разлуки, некоторое время жил в Хатти. Он сбежал оттуда, преследуемый тиранией Суппилулиумы, — тотчас придумал Илия. — Вот откуда был занесён в моё облако дух хеттов. Другой связи и быть не может. Оракулы же, ваше величество, завидуют той милости, которую вы оказали мне, а также тому, что я разгадал ваш сон, а они этого сделать не смогли. И больше мне нечего сказать.
— Ступай! — нахмурившись, обронил властитель. — Ещё один день у тебя есть в запасе.
Глаза властителя смотрели на него спокойно и холодно. Илия знал, что вопрос о предстоящей засухе задавали Аменхетепу Третьему многие. Некоторые из любопытства, но чаще всего, чтобы заронить сомнения в оракульском даре иудея. И фараон сам стал в этом сомневаться. Он лишь представил себе, что лишил державу великого богатства из-за глупого мальчишки, как ярость прожгла его огнём. Но пока не пришёл срок дождей и разлива рек, он терпеливо молчал. Теперь оставалось ждать несколько часов.
Илия сам мучился не меньше властителя. Ханаанин даже признаться ему не мог, что отгадывал его сон не он, а старый сосед по камере, ничтожный старикашка, которому он поверил. Да расскажи об этом царедворец фараону, тот бы в ту же секунду повесил обманщика. Азылык же, к которому повзрослевший сановник каждый день приступал с расспросами, только отмахивался и продолжал утверждать, что сон истолкован правильно, но боги иногда намеренно вводят людей в заблуждение, и этим они наказывают тех, кого не любят.
— Но за что, за что боги могут не любить меня?! За что?! — исступлённо восклицал Илия.
— А при чём здесь ты? — потягивая сладкое вино, выпячивал губы оракул.
— А кого боги хотят наказать, как не меня?! Кого?!
— Но разорится-то фараон.
— Он разорится, а меня повесят! Правитель Египта за пять последующих лет эти богатства снова накопит, а меня уже не будет! Понимаешь ли ты это?! Кто спасёт мою семью?! Кто охранит моих детей?! Кто, расскажи?! — Илия брызгал слюной, потрясая кулаками перед лицом прорицателя. — Но я один не пойду умирать! Я возьму тебя с собой!
— Что ж, мне уже пора, — соглашаясь, вздыхал Азылык, чем ещё больше приводил царедворца в ярость.
— Тебе, может быть, и пора, но мне ещё нет! — рычал он, держась из последних сил, чтобы не наброситься на провидца и не свернуть ему шею. Иногда ему этого очень хотелось, ведь всё равно наглого лежебоку никто не хватится, а он в последнее время лишь спал да ел, требуя себе каждый день рыбы, лука, съедобного папируса, мёда, орехов и предпочитая обходиться без мяса.
К тому же доморощенный оракул пристрастился к сладкому вину, а оно стоило очень недёшево. В последний вечер, когда Илия получил грозное предупреждение от самого фараона, вернувшись домой, он застал подлого приживалу храпящим под плотным пологом кровати, а один из слуг первого царедворца, темнокожий исполин Сейбу, стоял рядом и опахалом нагонял на него прохладу.
— А ну-ка разбуди этого лентяя! — потребовал хозяин.
— Ваш дядюшка приказал его не беспокоить, даже если вы этого потребуете, так он сказал, — доложил слуга.
Илия весь день бегал высунув язык, ибо фараон приказал ему к концу дня принести отчёт обо всех израсходованных им средствах на покупку зерна, постройку амбаров, вплоть до жалованья учётчиков, о точном количестве мешков с пшеницей, просом, овсом и другими зерновыми запасами, а это потребовало неимоверных усилий и выдержки. И вот, еле дойдя до дома в предчувствии страшного конца, он застаёт Азылыка, чуть похрапывающим, да ещё под лёгкий ветерок опахала. А переданный ему слугой дерзкий наказ нахлебника и вовсе переполнил чашу терпения. Не помня себя, Илия набросился на лжедядюшку и стал его душить. Тот, проснувшись и увидев перед собой яростное лицо ханаанина, неожиданно легко сбросил его с себя, а когда разгневанный царедворец попробовал снова кинуться на него, то получил столь сильный встречный удар в живот, что не смог продохнуть от боли: упал на колени и, захрипев, повалился на пол.
— Принеси-ка воды для своего хозяина, — бросил Азылык остолбеневшему от этой сцены слуге.
Сейбу принёс воды. Ещё через несколько минут Илия пришёл в себя. Но несмотря на полученное потрясение, царедворец наполнился ещё большей злобой.
— Я знаю, что я сделаю! — сжав кулаки, прошипел он. — Сейбу, позови городских стражей! Ты сам видел, как он ударил меня, первого царедворца фараона, и я отправлю нашего дядюшку в тюрьму. Пусть теперь там храпит!
Сейбу поклонился и ушёл звать стражей. Иудей торжествующе смотрел на оракула.
— Я полагаю, оттуда ты уже не выйдешь! — зло усмехнулся Илия. — За глупенькую разгадку вещих снов старшего тюремного надзирателя тебя пристроят уборщиком на кухню. Там вволю наешься своего вонючего лука с лепёшками! Правда, лишишься мёда, вина и орехов, зато будет о чём вспомнить и помечтать ночами!
Азылык огляделся, точно искал свой кувшин с вином. Не найдя его, он облизнул запёкшиеся губы, схватил жбан с водой и долго, не отрываясь, пил.
— Вода вкуснее, верно?! — рассмеялся Илия.
Оракул молчал и, судя по его насмешливой улыбке, даже не пытался просить милости.
— Когда тебя повесят, меня выпустят из тюрьмы, — выдержав паузу, равнодушно промычал Азылык.
