Вартруум победно улыбнулся. Такой яркой и складной речи произносить ему ещё не приходилось. Ещё через полчаса хетту удалось вырваться из гостеприимных объятий египетского купца и выскользнуть в город. К счастью, город только просыпался, слуги разжигали очаги, чтобы готовить стряпню, и запахи лишь начинали роиться в воздухе. Через час прорицателю из Хатти нелегко пришлось бы в своих поисках: найти один запах из сотни тысяч почти немыслимо. Но служанки ещё не размалывали в ступе пряности, а хозяйки не сурьмили брови, не накладывали румяна; пока над домами витали запахи людей и животных, и хеттский оракул стремительно продвигался по узким улочкам Фив от окраины, где жил Саим, к центру.
Не доходя двух кварталов до дворца фараона, посланник Суппилулиумы неожиданно остановился: из дворика одного из богатых особняков, окружённого высоким забором, вдруг потянуло тем самым кисловатым душком, напоминавшим лошадиный пот, который хетт никогда бы и ни с чем не спутал. Ошибиться было невозможно: Вартруум находился в нескольких шагах от своего заклятого врага Азылыка. У молодого оракула волнительно забилось сердце.
За забором послышались громкие голоса слуг, их торопливые шаги, скрип дверей, скрежет ножей; судя по отдельным отрывистым звукам и хозяйственным выкрикам, обилию прислуги, большой территории самого дома, крепким воротам, кассит принадлежал к богатому сословию египтян. Странно только, что никто из сорока таинников, посланных ещё раньше вождём хеттов в Египет, никогда не слышал о нахождении прорицателя не только в Фивах, но и в других городах, хотя тайные воины Суппилулиумы искали беглого оракула долго и усердно, подкупая писцов и важных городских чиновников. И среди придворных оракулов и звездочётов никого похожего по описанию на Азылыка таинники также не нашли. Вартрууму же удалось. Он стоит рядом с его домом, находящимся неподалёку от царского дворца, мимо которого таинники властителя Хатти проходили наверняка не однажды и уж конечно, интересовались тем, кто в нём проживает. Выходит, Азылык сменил и своё имя, прозываясь, верно, каким-нибудь финикийским или ливийским принцем. С него станется.
Вартруум снова принюхался, и последние сомнения развеялись: удушливо-кисловатый запах среди десятка прочих принадлежал только Азылыку. Можно было остаться, подождать, пока появится кто-то из слуг, свести с ним знакомство и за кошель серебра выспросить всё о хозяине: кто, что, откуда, чем занимается, где спальня. Однако кассит уже проснулся, через минуту-другую придёт в себя и обнаружит присутствие упрямого хетта у своих ворот, а это ни к чему. Самоуверенность хороша в дружбе с осторожностью.
Нюхач из Хатти запомнил дом, ворота и не спеша двинулся к дому Саима. Теперь осталось лишь договориться с работниками купца: дать им три кошеля с серебром за одну голову Азылыка, подсказать дом и кого из этого жилища надо похитить. За один день, возможно, ничего не удастся сделать, слуг в особняке кассита немало, и тот наверняка редко его покидает. Легче проникнуть туда, убить подлого изменника, нежели похитить. Но Суппилулиума потребовал его голову, и Вартруум обязан её ему доставить.
«Придётся подкупить кого-то из слуг Азылыка, — вдруг подумалось ему. — Тот откроет ворота и расскажет о слугах, которые охраняют изменника. Для этого достаточно ещё одного кошеля серебра. Тогда всё будет достижимо».
15
Сначала юный фараон ждал, когда тело отца забальзамируют и перенесут в гробницу. Шла одна неделя за другой, лекари не торопились, вынимая из бывшего правителя все внутренности. Наследник с грустью созерцал, как в разные сосуды помещают сердце, печень, селезёнку, почки и другие органы отца, как прокладывают его пустую полость разными травами, как потом пеленают узкими, пропитанными жизнетворным раствором холстинами пустую телесную оболочку, потом обряжают её в парадное платье, переносят в давно выстроенную гробницу и, наконец, закрывают её тяжёлыми плитами. При каждом священном акте требовалось его присутствие, и Аменхетеп Четвёртый с великим трудом выдерживал эти жуткие отбывания у тела и с нетерпением ожидал окончания срока траура по отцу, чтобы сделать Нефертити предложение и жениться на ней.
С ним творилось что-то странное. Он не мог прожить без неё и нескольких дней. То и дело посылал за принцессой, чтобы вместе с ней пообедать, просил остаться у матери, наконец отдал ей во дворце спальню Ов, которую переместил в гарем, несмотря на все её отчаянные попытки добиться его любовного расположения. Но властителя точно околдовали: он ни на кого не смотрел, никого не хотел видеть, кроме митаннийской принцессы, которая, казалось, с каждым часом становилась всё краше. Теперь уже не только слуги, но и первые сановники, завидев её, смиренно застывали на месте и отдавали поклон, понимая, кто вскоре станет царицей и какое большое влияние она будет оказывать на властителя.
— Я боюсь только одного: ты в один прекрасный миг исчезнешь, а мой мальчик сойдёт с ума, — то и дело повторяла Тиу, с тревогой глядя на сестру. — Так и хочется привязать тебя к колонне и никуда не выпускать. Когда-то я мечтала о том, чтобы мой сын влюбился в тебя, а теперь пугаюсь, когда он просит меня уговорить тебя остаться на обед или переночевать, и эта любовная страсть к тебе у него с каждым днём разгорается!
— Чего же ты боишься? — вспыхнув, не поняла принцесса.
— Того, что ты однажды не захочешь остаться, а он сойдёт с ума, если, тебя не увидит. Самодержцам не нужно жениться по любви и уж тем более по страсти. Ни к чему хорошему это не приведёт, поверь мне.
— Мне, наверное, лучше уйти, — побледнев и обидевшись, проговорила Нефертити.
— Нет, я прошу тебя! — встревожилась царица. — Прости! Я сама не знаю, что со мной творится.
Шуад больше не появлялся, да и фараон его не призывал к себе. Зато он неожиданно сблизился с Илией, оказавшимся царедворцем лёгким и расторопным, любые просьбы схватывающим с полуслова и тотчас их исполняющим. В последние недели в Фивах побывало немало послов соседних государств, правители коих быстро уразумели, что грядёт засуха, и весьма продолжительная, а потому поспешили направить своих советников в Египет, дабы заручиться поддержкой: молва о несметных запасах зерна, здесь накопленных, вмиг облетела как ближние, так и дальние пределы. Каждый из послов требовал встречи с фараоном, но правитель не только не мог, но и не хотел с ними встречаться, обедать, что-либо обещать, сжигаемый любовью к принцессе. Выручил его Илия. Первый царедворец с посланниками говорил ласково, обнадёживая и в то же время никаких твёрдых обещаний не давая: надобно погодить, осмотреться. Он усилил охрану хлебных амбаров, запретил рыночную продажу излишков, наоборот, закупил несколько дополнительных караванов с кормовым овсом у понтийских купцов, взвалив таким образом все хозяйственные тяготы на свои плечи и освободив от них юного властителя, видя его необыкновенную сердечную смуту.
Илия и сам с восхищением посматривал на митаннийскую принцессу, столь преобразившуюся за последние месяцы — из худенькой, тонконогой девочки-подростка она превратилась в столь грациозную девушку, что первый царедворец невольно вспыхивал, завидев её лёгкую, почти летящую походку.
