Служанка поклонилась и пошла к двери.
— Если меня кто-то будет спрашивать, я больна и никого не принимаю!
Задима обернулась, скорчила недовольную гримасу.
— Ты слышишь меня?!
— Слышу, ваша милость!
Дверь захлопнулась. Слёзы брызнули из глаз принцессы. Она прикусила руку, чтобы не завыть в голос, так ей было больно.
— Как я тебя ненавижу! — прошептала она, мысленно обращаясь к фараону. — Никогда я не буду твоей! Никогда!
Аменхетеп Четвёртый спал. Всё произошло так внезапно, что властитель и сам не ожидал подобного поворота. Он спешил к матери, чтобы переложить на неё все заботы по устройству праздничного стола. Пусть принесут побольше вина, сделают несколько перемен разных блюд, фрукты и мясо вынесут на золотых блюдах. Илия должен был закончить переговоры с Мараду, правитель заставит царедворца оповестить всех первых сановников, а сам сразу же отправит шестерых слуг с паланкином к принцессе. Даже если его Летящая Красота не успела переодеться, то слуги подождут.
Спустившись на первый этаж, он уже двинулся к себе в покои, как вдруг послышался голос касситского посла, выходящего из гостевой комнаты — Илия закончил переговоры. Фараон попятился назад, развернулся и стремглав помчался по крытой галерее в другую сторону. Но кто-то пролил воду или оливковое масло на каменный пол, ноги в сандалиях тотчас заскользили, стали разъезжаться в стороны, царственный беглец неожиданно взмыл в воздух, врезался головой в колонну и, рухнув на пол, потерял сознание.
Слуги обнаружили правителя минут через двадцать, в тот момент, когда самодержец очнулся и застонал. Они всполошились, перенесли фараона в его покои, вызвали царицу и лекаря Сирака. Последний осмотрел рану, она оказалась неглубокой. Он промыл её, наложил повязку с заживляющими травами, заставил самодержца выпить целебный отвар, который и поверг его в глубокий сон. Правда, прежде чем это произошло, он успел сказать Сираку несколько слов, точнее, произнести вслух имя своей возлюбленной.
После смерти старого фараона и Сирак заметно сдал. Ноги плохо слушались его, и он еле волочил их. Стал хуже слышать и видеть. И руки с трудом держали пустую чашу.
— Правитель зовёт меня с собой, — вздыхал Сирак, объясняя свою немощь ученикам. — Плохо ему там без меня, не с кем и словом перемолвиться.
При жизни Аменхетеп Третий и Сирак хорошо ладили меж собой и понимали друг друга с полуслова. Срок траура ещё не закончился, и лекарь не хотел даже интересоваться тем, что происходило во дворце. А потому бессвязно произнесённое несколько раз имя Верховного жреца Неферта — так Сирак услышал и расшифровал для себя бормотанье фараона, вспоминавшего о своей возлюбленной, которую он хотел оповестить о случившемся, — вызвало у него лишь насмешку.
— Рано ещё жреца звать, ваше величество, мы ещё у вас на свадьбе погуляем! — весело воскликнул он, но Аменхетеп, хоть и слышал, уже погружался в сон.
— Да, я скоро женюсь на ней, — пробормотал властитель.
— Вот и чудесно! — обрадовался лекарь. — Думайте о будущей свадьбе, и это придаст вам силы! Душа и тело связаны друг с другом, а потому очень важно укреплять эту связь! — мимоходом бросил он двум молодым ученикам, которые всегда находились при нём и помогали учителю, после чего снова обратился к самодержцу. — Представьте только, ваше величество, как вы страстно сжимаете свою возлюбленную в крепких объятиях, как нежно целуете её в сладкие уста! Думайте, думайте об этом!
Фараона от таких фантазий бросило в жар, щёки его порозовели, и помощник лекаря промокнул капли пота, выступившие на лице правителя.
— Прекрасно! Жар и капли пота означают, что дух больного начал свою дерзостную схватку, — пояснил он ученикам. — Запомните одну великую истину: не снадобья и не отвары излечивают человека от недуга, а великий дух, что внутри нас, побеждает больное тело. Целебные настои лишь помогают ему. И потому самое главное — пробудить дух любыми путями!
— Не забудьте оповестить её... — пробормотал фараон, борясь со сном и помня о принцессе.
— Конечно, я тотчас иду туда, а сейчас спать, не надо бороться со сном, отдайся на волю его нежных и ласковых волн, — властным и проникновенным голосом заговорил целитель. — Думай о той, кто своей любовью и духовным жаром поддержит тебя в эту нелёгкую минуту!
Правитель заснул. Сирак оставил двух самых опытных учеников наблюдать за течением сна повелителя, покинул царские покои и отправился к царице, уже не раз посылавшей за лекарем. Она также пребывала в волнении. Увидев кровь на голове сына, его бледное лицо, Тиу так перепугалась, что позабыла обо всём на свете, даже о младшей сестре, приходившей днём.
— Мы установили, что его величество поскользнулся на террасе, ваша светлость, кто-то разлил оливковое масло, я проведу дознание, если вы не возражаете, — доложил начальник охраны.
— Не возражаю, — сказала царица.
Она лишь на мгновение представила, что могло случиться, если бы сын разбился насмерть, и её охватил озноб. Когда лекарь зашёл к ней, царица всё ещё никак не могла унять озноб, сотрясавший её. Сирак и для неё принёс целебный отвар.
— Нет-нет, не надо, со мной всё хорошо! — засопротивлялась она. — Что с моим сыном?
— Вам надо успокоиться, ваша светлость, — улыбнулся Сирак. — С нашим же государем всё в порядке. Завтра ещё останется лёгкий шум в голове, а послезавтра он уже не будет помнить, что с ним приключилось сегодня. На молодых быстро всё зарастает, меня всегда это удивляло. Я постоянно напоминаю своим ученикам, что юность — самый лучший лекарь.
Целитель наполнил бокал царицы и передал его ей. Она сделала несколько глотков, поморщилась.
— Он горький!
— Ничего-ничего, выпейте до конца! Вообразите, ваша светлость, что в сей жаркий, душный день вы пьёте холодный виноградный сок! Он проникает в каждый уголок вашего тела, истомившегося от жажды, принося долгожданное спасение! Как сладок сей напиток, как душист и ароматен! Как свеж!
Тиу, зачарованная этой выдумкой Сирака, безропотно допила отвар до конца.
— А теперь ложитесь и отдохните как следует. Я завтра навещу его величество и вас! Спать, ваша светлость, — голос лекаря набрал магическую силу. — Сон снимет все тревоги, отведёт боль и вернёт радость души! Прилягте!
Сирак довёл царицу до постели, крикнул служанку и, поклонившись, удалился. Возвратившись к себе, он не стал пить горький отвар, который было налил себе в чашу, а достал с верхней полки кувшин со старым вином тридцатилетней выдержки, налил в неглубокий сосуд, очистил сладко-горькую луковицу, порезал её на дольки, достал кусок холодного отварного мяса, соль, лепёшку и сел за стол. Выпил вино и долго не мог продохнуть. Даже слёзы брызнули из глаз. Продышавшись, он жадно стал есть мясо с луком, солью и лепёшкой. Поев и шумно отрыгнув, он облизнулся, подумал ещё об одном куске мяса и луковице, но удержался от соблазна. Взглянул на отвар, поморщился, но пить всё равно не стал. Не хотелось портить послевкусие.
