— Мы этим привлечём внимание фивян к храму Атона, выделим его среди других! — восхищённо пропел наставник.
— Послезавтра мы переезжаем, — напомнил Шуаду фараон.
— Тогда проведём объявление книги в Ахет-Атоне, это будет ещё лучше, — не успокаивался жрец.
— Я подумаю, — нахмурился властитель.
Шуад умолк, не понимая, что могло рассердить самодержца. Он выбрал лучший экземпляр, где были устранены все ошибки, да и вышивальщицы постарались придать книге изысканный и дорогой вид. Одна обложка, сделанная из телячьей кожи, на которой речным жемчугом был выложен в солнечном круге портрет Атона, с золотыми застёжками, смотрелась необычно и сразу же привлекала внимание. Жрец хотел подсказать фараону, что любой богатый купец выложит за такую книгу не одну унцию серебра и золота, а значит, её можно продавать и получать большую выгоду, но хмурый вид повелителя его остановил. Пора было уходить, а Шуад так и не решался задать главный вопрос: о должности Верховного жреца.
Он помедлил и, не осмелившись испытывать судьбу, поклонился и двинулся к двери.
— Я надумал сам стать Верховным жрецом, — проговорил Эхнатон ему вслед, и Шуад застыл на пороге. — Раз я наместник Атона на земле, то через меня люди и должны узнавать его мысли и желания. Как считаешь, Шуад?
— Конечно, это правильно, — тут же согласился наставник, хотя его растерянный взгляд свидетельствовал об обратном.
— Но ты же хотел занять эту должность?
— Да, но я не знал, что и вы, ваше величество, на неё претендуете, — пробормотал он. — Наоборот, я хотел снять с вас лишнюю обузу, поскольку за жрецами требуется глаз да глаз, чтоб они не приворовывали, не бражничали, заботились о чистоте и убранстве храма, да мало ли повседневных забот, ваша милость!
— Вот ты и будешь этим заниматься как первый помощник Верховного жреца. С книгой же, — Эхнатон отложил её в сторону, — пока погодим. Не будем упоминать о ней вообще...
— Но, ваше величество, — круглое, как луна, лицо бывшего жреца вдруг вытянулось от изумления, рот открылся, точно готовясь проглотить гранат целиком, ибо такого поворота Шуад предвидеть не мог. — Такая упорная работа, столько лет я... но вам же самому понравилась эта книга, ваше величество! Я столько времени потратил на собирание притч...
— Мне книга нравится, но есть высшие соображения! — фараон поморщился, потёр виски. — Я же не сказал: никогда! Я сказал: пока погодим. Попозже явим её народу, сейчас же не время!
— Не время... — в волнении повторил Шуад, вытирая пот с лица.
Возвращаясь домой, Шуад только и повторял, как заклинание, эти магические слова: «Не время!», не понимая, что произошло. Он не расстраивался из-за должности, хотя надеялся, рассчитывал, видел себя в белом хитоне и жреческой короне, возвышающимся над бесконечной толпой внимающих ему египтян, но сие не случилось, и не столь уж важно. Всё равно он стал вровень с богом, ибо его книгу с трепетом будут читать тысячи, десятки, сотни тысяч по всему Египту и в течение веков внимать его истинам, заучивать наизусть, жить и следовать им на каждом шагу. И не важно, что их вручил каждому Атон, верховный бог, рано или поздно люди узнают, кто написал эти заповеди, кто придумал, сочинил для них короткие притчи и истории. Молва стоуста. Она быстро разнесёт имя создателя, оставив его на века, и потом уже будут говорить: «Книга истин Шуада», и последующие поколения фараонов с благоговением станут произносить его имя, интересоваться подробностями личной жизни толстяка, а жрец обязательно оставит потомкам своё жизнеописание, и на приёмах во дворцах, вспоминая о Нефертити или Эхнатоне, царедворцы и оракулы будут тотчас переспрашивать: «Это когда Шуад писал свою «Книгу истин»?»
Одна эта мимолётная фантазия наполняла его душу таким счастьем, какое доселе он никогда не испытывал. Что нежный барашек, вымоченный в кислом вине и зажаренный на углях, что ласки юных смуглых наложниц и рабынь, что сладкое вино? Телесные наслаждения преходящи, через день забываешь и помнить о них. Духовная же слава вечна, и странный вкус её ни с чем не спутаешь. Эхнатон до сих пор цитирует на память его краткие изречения, они всегда бодрят, как ожог холодного горного ручья в жаркий полдень.
И вдруг всё разрушилось в один миг. Книга отложена, спрятана далеко и скорее всего навсегда. Фараон разгадал его тайный умысел. Да и книга получилась слишком личная, жадный и пытливый нрав Шуада выпирал сквозь строки, притчи и истории были окрашены его грустной иронией. Тут никуда не денешься, и Эхнатон, видимо, прав, хотя пережить этот удар бывшему жрецу будет нелегко.
Он вдруг остановился, оглядываясь вокруг. Бурный поток размышлений завёл его на берег Нила. Медно-жёлтый диск завис над серебристой рекой. Шуад даже проскочил мимо дома. На причале из лодок выбирались купцы, сгибаясь под тяжестью мешков. Последним же вылез худой, похожий на подростка человечек неопределённого возраста, в грязном, потрёпанном хитоне и без котомки за спиной. Он затравленно огляделся, откинул голову и шумно втянул в себя ноздрями воздух, после чего издал торжествующий звук, похожий на утробный смешок, и не без опаски ступил босиком на усыпанный мелким золотистым песком берег. Постояв и поозиравшись с раскрытым ртом, точно кто-то должен был его встречать, незнакомец вдруг увидел Шуада и решительно направился к нему. Жрец, почуяв опасность, хотел повернуться и уйти, но было уже поздно.
— Подождите! — визгливо выкрикнул подросток. Ещё через мгновение он вцепился в руку наставника.
— Отпустите, я палач фараона, — мгновенно соврал Шуад, чтобы испугать приезжего, и это подействовало. Тот отпустил его руку.
— Запах вяленой рыбы, чёрного пива, папируса, красных чернил, телячьей кожи и мирра, — тотчас сказал незнакомец. — Да, были сегодня у фараона, я верю, но вы не палач, ваша милость. От них пахнет кровью, а этот запах ни с чем не спутаешь. Вы или писарь, или секретарь правителя. Но днём выпили чёрного пива с рыбой и съели кусок холодной отварной говядины с луком, — он сглотнул слюну, заполнившую рот. — Верно?
Шуад кивнул, разглядывая странного человечка, чьё детское лицо заросло курчавой рыжей бородой. Вартруум, а это был он, ничего не ел со вчерашнего дня. Но и вчера купцы, сжалившись над ним, дали ему за весь день лишь кусок сыра с половинкой лепёшки.
Пять лет назад его кто-то оглушил на этом самом берегу. Очнулся он в лодке уже связанным. Куда его везли, он не знал. Дорога длилась неделю. Его привезли в глухое горное касситское село и продали, как раба. Больше четырёх лет он работал за лепёшку и кусок сырого мяса, проклиная Азылыка и постоянно призывая Озри помочь ему, но никто не пришёл из Хатти, чтобы его выручить. Три раза оракул бежал, но его ловили, наказывали и возвращали обратно. К концу четвёртого года он уже знал, как выбраться из неволи. Но вырвавшись, он не поехал в Хаттусу, а отправился опять в Фивы, ибо теперь у него была лишь одна цель в жизни: убить кассита. Он прибыл сюда без всего, уверенный, что в богатых Фивах сумеет найти кров и пропитание.
— У вас слуга есть?
