Книга Копченая селедка без горчицы, страница 55 – Алан Брэдли

Овсянка.

Яблочный сок.

Финики.

Тосты.

Финики тушеные, сервируемые с холодными комковатыми сливками, были очередным кулинарным злодеянием миссис Мюллет. На вкус и на вид они производили такое впечатление, будто их похитили из гроба в полночь на церковном кладбище.

«Сойдет за труп», — обычно говаривала Даффи, не поднимая глаз от книжки, и отец устремлял на нее сверкающий взгляд, пока свежий филателистический журнал снова не привлекал его внимание своими страницами — это занимало обычно две и три четверти секунды.

Но сегодня Даффи ничего не сказала, автоматически протянув руку и положив несколько ложек мерзкой гадости себе в тарелку.

Фели еще не спустилась, так что мне удалось сбежать с относительной легкостью.

— Могу я уйти? — спросила я, и отец согласно проворчал.

Через несколько секунд я уже была в вестибюле, доставала из гардеробной желтый непромокаемый плащ.

«Когда ездишь на велосипеде под дождем, — сказал мне Доггер, — важнее быть заметным, чем сухим».

«Ты имеешь в виду, что я всегда могу высушиться, но не оживу, если столкнусь с бампером „даймлера“?» — спросила я полушутливо.

«Именно», — ответил Доггер с едва заметной улыбкой и снова сосредоточился на смазывании воском отцовских сапог.

Дождь продолжал хлестать, когда я совершила рывок в оранжерею, где оставила «Глэдис». «Глэдис» не особенно любила дождь, потому что он ее сильно пачкал, но она никогда не жаловалась.

Я проложила курс к Рукс-Энд с особой осторожностью, избегая и Канавы, и дома жуткой миссис Булл.

В желтом макинтоше, крутя педали по дороге к Бишоп-Лейси, я вспомнила слова Доггера о заметности. Несмотря на туман, висевший изношенными серыми простынями над мокрыми полями, меня наверняка видно за милю. И тем не менее, в другом смысле, меня скрывает самый лучший плащ-невидимка в мире.

Я вспомнила тот раз, когда миссис Мюллет водила меня на «Человека-невидимку». Мы поехали на автобусе в Хинли, чтобы купить мне новое пасхальное платье вместо того, что я угробила во время весьма любопытного, хоть и провалившегося эксперимента, касавшегося серной и соляной кислоты.

После тошнотворного часа в «Модном доме Элинор», магазине на главной улице, витрины которого были заклеены бумажными баннерами жутких розовых и светло-голубых оттенков: «Самые модные пасхальные платья для юных мисс!», «Новинки из Лондона», «Время для Пасхи!», миссис Мюллет сжалилась надо мной и предложила зайти в ближайшую чайную «А. В. С.». [56]

Там мы просидели три четверти часа за столиком у окна, наблюдая за проходившими мимо по тротуару людьми. Миссис М. очень разговорилась и, вероятно, забыв, что я не ее подруга миссис Уоллер, проболталась о нескольких вещах, которые на тот момент были маловажными, но, возможно, окажутся полезными, когда я стану старше.

После чая и выпечки, с учетом того что большая часть дня была еще впереди («Ты была настоящим стойким оловянным солдатиком на примерке, дорогуша, несмотря на этих двух ведьм с сантиметрами и булавками!»), миссис М. решила доставить мне удовольствие походом в кинотеатр, который она заметила на узкой улочке рядом с чайной.

Поскольку миссис Мюллет видела «Человека-невидимку» несколько лет назад, она проболтала весь фильм напролет, толкая меня локтем в ребра и ежеминутно объясняя: «Он их видит, а они его нет».

Хотя меня позабавила идея безумного ученого сделать укол сильного отбеливателя, чтобы сделать себя невидимым, что меня действительно шокировало, так это то, как он обращался с лабораторным оборудованием.

«Это ж просто фильм, дорогуша», — сказала миссис Мюллет, когда я вцепилась ей в руку: в тот момент он крушил стекло.

Но в общем, подумала я, оглядываясь назад, развлечение оказалось неудачным. Невидимость не была мне в новинку. Это искусство, которое я была вынуждена изучить с того дня, как сделала первый шаг.

Видимая и невидимая: трюк в том, чтобы одновременно присутствовать и отсутствовать.

— При-и-ве-е-ет! — завопила я, ни к кому конкретно не обращаясь, когда с брызгами проносилась мимо Святого Танкреда на центральную улицу.

В дальнем конце деревни я повернула на юг. Сквозь пелену дождя я могла разглядеть на расстоянии только Джека О'Лантерна, черепообразную скалу, нависавшую над моим пунктом назначения, Рукс-Эндом.

Сейчас я ехала параллельно и в полумиле от Канавы, и прошло немного времени, как я уже скользила по краю одной из огромных лужаек, протянувшихся в трех направлениях.

Я уже была в Рукс-Энде один раз, навещала старого школьного директора доктора Киссинга. Тогда я нашла его на обветшавшей застекленной террасе в доме престарелых и не особенно хотела снова входить в этот частный мавзолей.

Но, к моему удивлению, когда я соскочила с «Глэдис» перед входной дверью, в кресле-каталке под большим весело разрисованным зонтиком, установленным на лужайке, сидел старый джентльмен собственной персоной.

Он помахал, когда я пошлепала к нему по мокрой траве.

— Ха! Флавия! — сказал он. — «День не может считаться плохим, если он приводит юного гостя к моей калитке». Гораций, разумеется, или это Катулл?

Я улыбнулась, как будто знала, но забыла.

— Здравствуйте, доктор Киссинг, — сказала я, протягивая ему пакетик «Плейерс», [57] который я утащила из бельевого ящика Фели. Фели купила его, чтобы произвести впечатление на Дитера. Но Дитер высмеял ее. «Нет, спасибо, — сказал он, когда она предложила ему сигарету. — Это губит грудь», — и она отложила пачку неоткрытой. Фели необычайно гордится своей грудью.

— А, — произнес доктор Киссинг, извлекая коробок спичек как будто ниоткуда и умело зажигая одну, одновременно открывая пачку сигарет. — Как мило с твоей стороны подумать о моей большой слабости.

Он глубоко вдохнул, задерживая дым в легких чуть ли не целую вечность. Затем выпустил дым и заговорил, глядя куда-то вдаль, как будто обращался к кому-то другому: