Онлайн книга «Одесская сага. Троеточие…»
– Хочешь яхты со мной перегнать? Мы тут две получили. Это рядом. Надо в наш яхт-клуб. Я все покажу. Вместе пойдем. – А как называются? – Пока безымянные. Тося был великим стратегом: он еще в Крыму увидел Людкины глаза в музее Грина. Подойдя с документами к ней, спросил: – Ну что, на какой яхте в Одессу пойдем? – И протянул ей бумаги. Под шумок Верба вписал в ведомости новые названия яхт. – Выбирай: «Ассоль» или «Грей»? Это была не мещанская стрела Купидона, а победа чистым нокаутом. Поэтому, когда он явится на свидание не в форме, а своем лучшем и единственном костюме – том самом, коричневом, с малахитово-фиолетовым галстуком, – влюбленная Людочка только нежно спросит: – А ты где это купил? – Нравится? – обрадовался Толик. – Я сам пошил! – В смысле сам пошил? – опешила Люда. Она не видела мужчин, которые в двадцать три умеют шить себе костюмы. – Ну так у соседа моль сожрала, а я по швам распустил, обвел и сшил. Делов-то! Вон у нас машинка швейная есть в яхт-клубе, так я сначала руками, а потом на ней застрочил. – А галстук у кого купил? – Да где ж такой модный купишь? Сам пошил! Люда простила родной душе и цвет, и фасон. – Я надеюсь, вязать ты не умеешь? – спросила она. – Нет, не пробовал, – признался Толя, – боюсь, руки не стоят. – Вот и отлично. А то уже не знаю, чем тем тебя удивить. – А ты правда умеешь? – обрадовался Тося. – А можешь, как у Хэма? Знаменитая черно-белая фотография Эрнеста Хэмингуэя была практически в каждом интеллигентном доме. И у Тоси, зачитавшего его книги, это фото тоже украшало каморку-подсобку в яхт-клубе. Хэм был как титан, потрепанный жизнью, прошедший две войны, но несломленный. С бородой, морщинами и в толстом вязаном свитере с глухим высоким воротом, как у советских геологов. Правда, одесские поклонники Нобелевского лауреата – гуманиста с коммунистическими взглядами – не догадывались, что этот грубый свитер его четвертая жена Мэри Уэлш не связала, а купила в модном доме Кристиана Диора. Люда свяжет свитер «как у Хэма». И не один. И станет пропадать вместе со своей любовью в яхт-клубе не только по выходным, но и по вечерам. Она будет готовить еду на всю команду и отмывать после обеда в штольне, откуда вытекал ручеек технической воды, жирные алюминиевые миски, помогать шкурить, красить, чистить, плести отбойники, складывать паруса. Ее миссия теперь – «прикрывать тылы» и «подавать патроны». Парочка неистово целовалась в пустом трамвае. Вдруг Толик оторвался от Люды. – Ну все! Пока! Мне надо здесь. До завтра! – и выскочил, не доехав до Моисеенко-Мельницкой всего остановку. Люда оцепенела и по-беззубовски приподняла правую бровь: это что еще такое? Понятно, что на хуторе (а хутор – как и в начале века, это пара кварталов вокруг их дома) ее все знают и не тронут, но последний трамвай… Двенадцатый час ночи, а он просто выскочил и сбежал?! Адиёт на всю голову. Как же, поеду я завтра! «Мне раньше выходить!..» Через несколько минут она, уже готовая расплакаться от негодования, поднялась на выход, по привычке шепотом огрызаясь на вагоновожатую, бубнящую: – «Площадь Январского восстания». – Алексеевская площадь! – Вместо церкви тут были деревья и аллейки, чуть в стороне – рынок, который местные продолжали называть Алексеевским базарчиком. Двери трамвая разъехались – за ними оказался Толик с букетом роз. – А-а…а? – Не бери – поколешься! Понюхала, и пошли – возле дома отдам. Людка, улыбаясь, смотрела на цветы, а потом повернула руку Толика: – О боже, ты что сделал? – Та не больно. Главное – сразу схватить и руку вниз, – хмыкнул ее рыжий. Пока Людка закипала от возмущения в дребезжащем трамвае, Толик рванул наперерез через сквер, ободрал чахлую клумбу с семейными низкорослыми розочками точно там, где трамвай делал медленный вираж, и встретил Канавскую с букетом. Пока они наконец дойдут до восьмого номера, пройдет еще час. Людка посмотрит в темное небо и вздохнет: – Час ночи… Мама меня убьет… – Не убьет. Я знаю средство. – Отдать розы ей? – Зачем? – Толик разулыбается и поправит мицу [1]. – Ты же знаешь, что я неотразим. Людка легонько тренькнула в звонок. В этот момент Верба отточенным движением протер носки курсантских ботинок о свои икры в суконных форменных клешах. Сонная Нила отодвинула занавеску: – Ты на фига звонишь, малахольная, или тебе закрыто? Ой… – Она увидела рядом с Людкой того самого неуловимого воздыхателя. – И кто таки приплыл к нам в гости? Очень приятно. Нила Петровна, – она повернется к Людке: – Постелить могу только на кухне – баба Женя уже в возрасте, и если выйдет ночью до ветра и вступит в гостиной в незнакомого мужчину, может и не донести. Ну или Толик увидит ее трико, и потом переляк выкатывай. – Не, он уже уходит. Я сейчас, иду. Нила улыбнулась: – Ну прощайтесь, только недолго, а то вас комары сожрут. Сияя, она подмигнет Толику и уйдет в дом. Дембель с прицепом
В поезде «Москва – Одесса» юный дембель Александр Ильинский возвращался не один. Вместе с ним знакомится с морем и родителями ехала Тамара. Сашка, конечно, дал телеграмму домой – мама не любила сюрпризов и должна была встречать дорогих гостей во всеоружии. Служебная «Волга» Панкова ждала их на вокзале. – Мама дома, выготавливает лично. Как она тебя… – Илья Панков спохватился: —…вас ждет! Второй день готовит – пол-Привоза скупила. Ксеня уже знала про неприятность с командирской дочкой и совет Панкова «обещать – не значит жениться» одобрила как стратегический ход со смотринами в Одессе. Поэтому за столом, когда после первого тоста за любимого сына и второго за родителей Сашка поднял рюмку и выдал: – А теперь за любовь! Точнее за Тамару. Тамару Ильинскую! – Ксеня сделала приятно удивленное лицо и спросила: – Вы собрались пожениться? – Мы уже расписались, мама, – пискнул в конце фразы Сашка. – Поздравь нас. Ксюха побледнела, потом пошла багровыми пятнами и отставила рюмку с наливкой. – Илья… дай. Коньяк. Срочно. Она выпьет залпом сто грамм в три глотка и потом посмотрит на сына и новоиспеченную невестку: – Простите – неожиданно. Давление прыгнуло. У меня гипертония. Поздравляю вас, дети. Ксеня и Тамара, как на дипломатическом приеме, будут улыбаться друг другу до конца обеда. |