Порой невозможно все взять и исправить.
Уходят Драконы. Уходит их время.
Над домом твоим реет новое знамя.
Птенец, ты готов заплатить эту цену?
Они улетали, а ты оставался:
Уже не крылатый, еще не бескрылый.
Ты вслед тем смотрел, с кем навеки расстался.
Она не любила. Они не простили.
Легенда резко оборвалась, будто рассказчик внезапно утратил интерес к своему повествованию.
Но утро настало. Мой кончился сон.
В рассветное небо взлетает дракон.
В зале раздались жидкие озадаченные хлопки: эта песня не пользуется успехом ни у людей, ни у драконов, хотя есть и те, кому она нравится. Моей сестре, например. Может быть, я просто чего-то не понимаю?
Менестреля не смутило прохладное отношение почтенной публики к исполненному произведению. Девушка, а это оказалась она, мило улыбнулась, снова тронула струны кануна
[13], слегка подыгрывая себе, и начала разухабистую песенку про какого-то пана Кирилла, который только и делал, что «пиво пил, траву курил, девок в лес ночью водил». Новое произведение посетители трактира встретили «на ура».
Народ радостно подхватывал простенькие куплеты, а я смотрела на менестреля. Девушка, даже девочка, она была младше меня. Просторная одежда, расцвеченная яркими красными и желтыми цветами, оставляла открытыми хрупкие кисти рук и лицо. Большие цвета ночного неба глаза, коротко неровно стриженные черные волосы, в которые вплели нити с полудрагоценными камнями. И необычный для здешних мест инструмент — канун. Девушка явно пришла из Восточного Предела.
Она с совершенно равнодушным видом тренькала струной и хрипловато выдавала очередной куплет про неугомонного пана. Хотя раньше, когда она выводила легенду о драконах, ее голос звенел от едва сдерживаемых чувств, а глаза сияли неземным светом. И это было странно, ведь я не чувствовала в менестреле крови Древних.
Поздний вечер плавно, незаметно перетекал в ночь. За окном царил непроглядный мрак, казавшийся еще гуще благодаря множеству свечей, зажженных господином Хоком в честь праздника. От пылающего камина веяло домашним теплом и уютом.
Веселились люди. Девчата, нарядившиеся в праздничные платья и разноцветные ленты, строили глазки соседским парням, надеясь чуть позже продолжить гулянья отдельно от старших родичей. Соберется молодежь и пойдет всей гурьбой в ближайший лес катать Бабу-Зиму, бросаться снежками и обмениваться короткими, ничего не значащими поцелуями, от которых поутру растрескаются все губы (при таком-то морозе!). Счастливые, беззаботные, опьяневшие от выпитой медовухи и свободы.
На них с укоризной косились степенные матроны, хранительницы домашнего очага, осуждая и втайне вздыхая по ушедшей юности, завидуя тем, у кого еще все впереди. Суровые мужички с почерневшими от работы в шахтах лицами неторопливо, с толком и расстановкой рассуждали о хозяйстве и налогах, погоде, о женах и детях.
Жизнь продолжалась, бурлила словно горный ручей или неспешно разливалась равнинной рекой с тихими заводями, но я почему-то чувствовала себя позабытой ее течением. Будто все мои знакомые уплывают вдаль на корабле, а я сижу на берегу и смотрю им вслед. Чужая. Нет, не так. Ничья. Чувство оторванности от остальных, которое иногда возникало и в Южном Храме, накатило особенно сильно здесь, вдали от дома, среди людей, острой почти физической болью отозвалось в груди. Я не намного старше парней и девчонок, что отправятся сегодня ночью в лес, но никому из них не придет в голову позвать с собой чуждую южанку: госпоже Целительнице ведь не до детских шалостей. Госпожа. Я начинала ненавидеть это слово.
Хаос! Что-то я совсем расклеилась — неужели Темная седмица так на меня подействовала? Сижу и бурчу, как старая, облезлая от времени ящерица. Встряхнись, Ланка, тебе всего двадцать, по меркам драконов ты практически ребенок. Бери пример с менестреля: девушку, похоже, совершенно не волнует, что она одна. Поет и поет себе про неугомонного пана (интересно и куда в него столько пива входит?!).
Кстати о пиве, меде и о том, что к ним прилагается. В животе недовольно заурчало — я вспомнила, что с завтрака ничего не ела. Пара пирожков у Марии не в счет: я была слишком взволнована известием о меченом, и их бы не хватило восстановить потраченный на лечение Диньки резерв.
От празднично накрытых столов доносился притягательный аромат домашней выпечки, мяса, иной снеди. Я покосилась на Алис. Капризная кошка пригрелась и задремала у меня на коленях, будить ее — снова нарываться на ссору. Болезненно передернула плечами: спина и рука уже ныли от неудобной позы, в которой я умудрилась уснуть, — так что вставать все равно придется.
Сначала аккуратно разогнуть правую ногу, потом левую. Ой-ей! Тысячи иголочек впились в лодыжки — пора избавляться от привычки залезать на кресло с ногами. Дождавшись, пока пройдет онемение, я, шатаясь, перебралась к столу. Селяне подвинулись, уступая мне место, пару минут настороженно косились в мою сторону, но потом успокоились, и стихшие, было, разговоры возобновились с прежней силой.
Как много всего вкусненького! Аж глаза разбежались! Чего бы попробовать? Начну, пожалуй, с того миленького горячего супчика — куриный бульон отлично восстанавливает потраченные на плетение потоков силы.
— Госпожа Целительница?
Кажется, меня звали. Я подняла взгляд от тарелки, посмотрела на человека, усевшегося напротив. Дородный, немного заплывший жирком мужчина лет сорока-сорока пяти в добротно сшитом костюме — «из самой столицы привезли». Обветренное, почерневшее лицо, говорящее, что его обладатель в молодости тоже работы в шахтах не чурался. Задумчивый, плутоватый взгляд. Меня удостоил вниманием почтенный староста деревни.
— Чего вам, уважаемый?
Вопрос прозвучал грубее, чем мне хотелось, и не совсем внятно из-за набитого рта. Да и тема предстоящей беседы не вызывала у меня должного воодушевления. Я догадывалась, о чем пойдет речь: этот разговор мы уже заводили, и в прошлый раз мне успешно удалось отвертеться, сославшись на неотложные дела. Но спросить-то было надо, хотя бы для порядка.
— Смотрю я на вас, госпожа Целительница, и дивлюсь — девица вы ладная, на лицо не дурная, фигурка тонковата, конечно, но это от жизни собачей, бродячей. Дык, чего ж мужика себе найти не можете?
Потрепанная шарманка завела знакомую песню. По деревенским меркам я уже старая дева, давно замуж пора — вот староста и усердствовал. Надеялся, что увлекусь каким-нибудь местным увальнем и осяду здесь. Своя жрица в деревне — большая удача. Одно дело — пришлая девица, которая исчезнет в любой момент, да и ждать от чужачки непонятно чего. Другое — собственная ведунья, пусть странная, но своя. Жрицы, они ведь тоже люди, родной дом защищать по-всякому будут, а с ним и деревню в беде не оставят.
