Книга Слепые идут в Ад, страница 26 – Анджей Бодун

– Ну, наконец-то, – сардонически усмехнулся Эйб. – Послушайте, Лагер, если вы не хотите быть 5-м, 7-м, или 12-м, перестаньте разыгрывать из себя Гильденстерна и Розенкранца.

– Чего? – не понял я.

– Перечитайте «Гамлета», когда вернетесь. Если вернетесь. – бросил он и снова отвернулся к стенке. – Два дурака, которые влипли в чужую игру. Датчане.

Я смутно вспомнил.

– А вы значит не участвуете в чужой игре? – в моем голосе послышалась неприязнь.

Эйб хмыкнул.

– В отличие от вас я знаю, чья это игра, и умею навязать свою. – он снова развернулся ко мне, с интересом наблюдая за моей реакцией.

– Ну и по какому же праву? – рисовка Шлиссенджера меня разозлила. – По праву сильного? Да, вы сильный…

– Я не сильный, я умный. – потянулся Эйб. – А вы не глупее меня. Просто я больше видел, меня больше били, и мне не так легко полоскать мозги, как вам. Если хотите выбраться отсюда, ничего не бойтесь и никому не верьте.

– И вам тоже? – ядовито осведомился я.

– В первую очередь. – кривая улыбка скользнула по его губам. – Это я сейчас при воспоминании об Айзеке разжалобился, а в дальнейшем у меня могут быть в отношении вас свои планы. Так что выбирайтесь сами!

– Послушайте, – сказал я, садясь, – Вы вытянули меня из пропасти. Вы знаете обо мне, что я бывший офицер, и молчите. Нельзя же никому не доверять.

– Нельзя доверять неизвестно кому. – отрезал Эйб. – Что вы обо мне знаете? Я спасал Айзека, а не вас. Возможно мне просто выгодно молчать о вашем прошлом, чтоб потом вас шантажировать.

– Зачем? – похолодел я.

– Чтобы заставить делать то, что мне нужно, или просто из садистских побуждений. Вы немец, я – еврей. Почему я должен вас любить?

Я почему-то ему не поверил и прямо об этом сказал.

– Вы – занятный человек. – Шлиссенджер закрыл лицо ладонью и зашелся тихим смехом. – Нет, вот, пожалуй, именно вас я не буду шантажировать. Хватит с меня и остальной нашей гоп-кампании. – он легко вскочил и высунул голову из палатки. – Этот Рампа опять без меня разжигает костер! Что за наказание!

Шлиссенджер исчез за пологом, оставив меня в полном недоумении.

Весь день мы шли, по крутой, местами очень опасной дороге вверх. Лощины, укрытые ослепительными снегами, казались твердой землей. Проводники роптали: так близко к обители черных братьев нолджорпа никто еще не подбирался. Они боялись, и этот страх неведомым путем передавался животным. Мулы стали еще упрямее и пугливей, двое из них сорвались вниз, вместе с поклажей, когда мы переходили через мост.

Кто и по какой причине назвал эту шаткую веревочную переправу мостом, было неясно. Пришлось сначала на руках перенести всю поклажу, причем самые отчаянные и выносливые, вроде Шлиссенджера, Томсона и Кларка, и самые бесправные, вроде меня и местных рабочих, сделали по несколько ходок. Потом взялись за животных, которых тоже пришлось тащить чуть ли не у себя на шее.

Обоих мулов упустил Лабриман, поленившийся разгрузить с них всю поклажу. Гневу сэра Карригана не было границ, он чуть не отправил своего несчастного секретаря вслед за животными.

Отдышавшись и снова навьючив мулов, мы продолжали путь. Настороженность проводников постепенно овладела всеми. Лорд Карриган ехал, держа наготове свой допотопный пистолет и медленно поворачивая из стороны в сторону всклокоченную птичью голову. Ярослав Всеволодович Германн предался суетливому беспокойству.

– Вот видите те кусты на горизонте? Это они. Они за нами следят.

У меня тоже было неприятное чувство, что на нас все время кто-то смотрит. Ко мне подъехал доктор Штранге и, нервно крутя в руке хлыст сообщил:

– Тохто видел одного. Вон там, на камне!

– Но там же никого нет. – удивился я.

– Он исчез. – шепнул Штранге, прикусив губу. – Растаял в воздухе прямо на глазах.

Я тронул поводья и направил мула к Шлиссенджеру, который как галантный кавалер развлекал Елену Александровну стихами.

Он читал хорошо, чуть нараспев и в тоже время жестко чеканя ритм. Даже мне понравилось, хотя я половину не понял по-русски.

– Проводники заметили каких-то людей. Они, кажется, за нами следят. – сказал я, подъезжая к нему.

– Это дзу-те. – с издевкой сообщил Эйб. – Сейчас они стащат Лабримана. Смотрите: прямо спит в седле.

– Я говорю серьезно. – обиделся я.

– И я серьезно. Вон как носом клюет! Не сердитесь. – он тронул меня за плечо. – Хотите посмотреть на них? Только не оборачивайтесь сразу. Справа. Видите тугай? Смотрите внимательно.

Я скосил глаза, но ничего не заметил.

– Дерево, как дерево. – пожал я плечами.

– Да, дерево с сандалиями на босу ногу! – бросил Эйб и с силой хлестнул мула. – Пошел, зар-раза!

Запад уже начал розоветь, когда мы, миновав перевал, выехали на плато, и нашим глазам открылось устрашающее зрелище. Из массы скал над горизонтом нависала неприступная твердыня горного монастыря. Его крыши-пагоды терялись в облаках, бесчисленные ступени спускались в самые пропасти, огромные небоскребы где-нибудь на Уолл-стрит казались по сравнению с ним детскими игрушками. Со стен на веревках, перекинутых через ущелья, свисали выжженные солнцем и потрепанные ветром желтые знамена. Эта картина при всей своей величественности напоминала грандиозную сушку белья.

– Кажется, рукой подать. – сказал доктор Бауэр, вытирая платком крупные капли пота. – А на самом деле до него еще тащиться дня три по горам и кто знает…

– Доберемся ли мы? – тихо закончил за него Лабриман, которым в присутствии Маши овладело грустное меланхоличное настроение.

– Ладно, хватит разговаривать. – оборвал их лорд Карриган. – Ищите место для лагеря. Не стоит особенно скрываться: нас все равно уже заметили.

Вскоре измученные мулы были распряжены, палатки разбиты, а проводники занялись костром.

Ели молча. Всех объяла расслабленность, говорить не хотелось.

– Ну, пойду сделаю дыхательную гимнастику, – сказала Елена Александровна, вставая, – Сброшу полученные калории.

– Зачем тогда обедать? – Эйб, которому беспокойная жена Германна, по всей видимости, успела за день осточертеть, сделал каменное лицо.

Мы сидели у входа в свою палатку и молча курили. Мадам Германн прошлась по лагерю, как бы выбирая, где начать свои мазохистские развлечения.

– Учти, на снегу холодно, – крикнул ей муж, – а ты еще не монах-респа, чтобы создать вокруг себя огненный столб.