Книга Всё как у людей, страница 22 – Шамиль Идиатуллин

Никитин, растекшийся на придвинутом к объекту стуле, умудрялся, переводя взгляд с густо исчерканных страниц любимого потрепанного блокнота на лицо образца и обратно, не только разбирать и выхватывать из этого слипшегося кома отдельные ириски или там пельмешки, но и улавливать общий смысл, а с помощью коротких подсказок и формировать новый, вполголоса ретранслируя его то ли для присутствующих, то ли для тех, кто будет расшифровывать запись:

– …На второй стадии быстрая заморозка, стальная подложка с низкочастотным облучением, подкормка белым, в смысле белым, глюкоза, нет, лейкоциты, а, лейцин, понятно, и водород – что водород, меньше, больше?..

Со стороны разобрать это было невозможно, оставалось надеяться на экспертов, которые поработают с записями, ну и на следующие съемы информации с образца, уже в нормальной обстановке. Но Чепет ждать не собирался, он воспринимал каждое понятое слово как руководство к действию и как вызов, брошенный персонально ему, – и бросался проверять, выполнять и демонстрировать.

Пыхов хотел было остановить его, но, взглянув на Овчаренко, передумал. Овчаренко взирал. Холодными и жадными очами. Филфак-филфак, свали, попросил Пыхов жалобно. Я тебя не окончил, ты мне не нужен. Мне силы нужны, чтобы до вечера этого безумного дня дотянуть и всех его дебилов перенести – хотя бы из настоящего в прошлое. Этого, например.

Пыхов вроде даже не покосился в сторону охранника, украдкой гонявшего шарики в телефоне, убранном под столешницу, но тот то ли уловил всплеск внимания к своей персоне в соседней голове, то ли счел момент подходящим для идиотских вопросов и, зависнув пальцем над экраном, вполголоса спросил:

– А она его там не зазомбирует? Вдруг умеет. Я кино смотрел, там вот так пошепчут в ухо – и солидный перец кидаться начинает.

Пыхов взглянул на Никитина, который, судя по лихорадочному листанию блокнота, не сумел с ходу перепрыгнуть через очередную дыру повествования и держал паузу, с каждым мигом напрягавшую все сильнее, потому что образец-то ныл, и ныл, и ныл. И разом перестал – видимо, осознал потерю контакта.

– Может, все-таки через терминал, нет? – не выдержал Пыхов. – Побыстрее будет.

– Да блин! – взвился Юсупов, но тут же замолчал.

Образец, не открывая глаз и вообще не шевелясь, сказал красивым грудным голосом, который раньше вроде бы никто не слышал, кроме разве что Никитина, собственно, и выбиравшего внешние признаки для основных изделий:

– Самая большая роскошь на земле.

– Где? – спросил охранник, вздрогнув.

– Так, – сказал Овчаренко, вставая.

Он не смотрел ни на отчаянно протестующего всем лицом и телом Юсупова, ни на Пыхова, остро недовольного своим выступлением. На образец он смотрел и на Никитина, размышляя.

– Без ключа категорически исключено, – заверил Никитин. – А ключ… Ну, я не советую.

Ну хоть так, подумал Пыхов и сел поудобнее. Овчаренко посмотрел на него. Пыхов выпятил губу и пожал плечами.

– Так, – сказал Овчаренко и сел.

– Женечка, тебе удобно? – рассеянно спросил Никитин, быстро листая блокнот.

– Ну вы ж меня так сделали, чтобы всяко удобно было, – ответил образец совсем томным голосом.

Никитин горделиво улыбнулся, но тут же опустил блокнот и всмотрелся в лицо образца с некоторым подозрением, будто пытаясь распознать издевку.

– Это плохо?

– Ой хорошо, – сказал образец, распахивая глаза, чтобы гламурно их завести и тут же закрыть, а голос вернуть к прежней однотонности. – Ладно, погнали. Часики-то тикают.

– Часики! – воскликнул Никитин радостно и обернулся к Пыхову, подмигивая с неуместной лихостью, зашелестел листками и почти без промедления громко сообщил: – Андрюша, часики! Помните, вы для меня блок команд наговорили, про часики – это же оттуда, это как раз для отработки навыка социальной коммуникации в паттерне традиционалистски обусловленного давления: семья, дети, приличия. Постоянное воспроизведение реплики сопровождало подготовку и подсадку патча и, только теперь понял, конфликтовало с нашим блоком на Алю.

– Аля, – сказал образец, жмурясь, и очень быстро выпалил: – Постоянное воспроизведение оптимальных адаптированных свойств обеспечивается шоковым воздействием Али и Али в течение Али при условии Али Али Али Али.

– «Алиэкспресс», – брякнул охранник, завертел головой, чтобы оценить эффект шутки, и тут же увял.

– Женя, – неуверенно сказал Никитин.

А Чепет воскликнул:

– Елки, что это?..

Он развернулся, держа на вытянутых руках – а, понятно, почему мне смерзшиеся пельмешки в голову пришли, подумал Пыхов где-то вдалеке, это я краем глаза за нержавеющей ареной наблюдал, – крупный, плохо залепленный пельмень. Шов разошелся, показывая неразличимое, но темное и непонятно почему пугающее нутро. По спине Пыхова, от копчика к шее, прошла такая крупная дрожь, что, кажется, пиджак зашевелился.

– Ультразвук, – сказал Юсупов сквозь звонкое омерзение. – Убирай его на хер.

Перекошенный Чепет торопливо забросил пельмешек в толстостенный стеклянный цилиндр и громко закрутил крышку, мало не расколотив.

Стало полегче.

– Мы сейчас Голема под его диктовку не создадим? – осведомился Пыхов сквозь зубы.

– Да он сам давно создал, – напомнил Юсупов.

– Аля, – сказал образец и повторил десятком разных голосов и интонаций, будто прихватывая, надкусывая и пробуя имя со все сторон: – Аля. Аля. Аля. Аля. Аля.

– Хватит, а! – пробормотал охранник, кривясь.

Пыхов, с трудом удержавшись от того, чтобы заткнуть ему рот, причем в буквальном физическом смысле, громко поинтересовался:

– Какая Аля? Ты же говорил, что вообще не в курсе, откуда девочка. Или вспомнил?

Женя медленно сказала:

– Девочка. Мне нужна девочка. Это вы про девочку?

– Ну что ты, – сказал Пыхов очень серьезно. – Как мы можем.

– Так она все-таки дополнительный диск памяти? – спросил Никитин. – Я же говорил.

– Так, – сказал Овчаренко.

Юсупов, откинувшись на спинку кресла, со смехом спросил:

– Вы всерьез намерены отдать своему дитятке его диск, не зная, что там записано?

– Заодно и узнаем, кэп, – сказал Пыхов, улыбаясь в ответ.

Посмотрел на Никитина, потом на Овчаренко и улыбаться перестал. Потому что они были предельно серьезны – и, похоже, безмолвно уже согласились друг с другом.

В двух этажах и десятке усиленных железобетонных стен от них щекастая девочка в сером трикотажном костюмчике сидела лицом к особенно толстой стене так, что почти упиралась в нее коленками и слишком коротко срезанными ноготками положенных на коленки пальцев. Палата за спиной девочки была небольшой, очень чистой, очень ярко освещенной и очень пустой: только застеленная кровать и тумбочка с одиноким апельсином на ней.