Книга В ореоле тьмы, страница 47 – Дана Делон

Огюст глухо посмеивается:

– Ты прав, этот сукин сын – мой чертов герой.

Альбери скалится и открывает со скрипом ящик своего стола. Он делает это настолько спокойно и с такой доброй улыбкой на лице, что, когда в комнате раздается оглушительный выстрел, я не сразу понимаю, кто стрелял.

– Из-за таких тварей, как ты, моя семья обанкротилась! – кричит коллекционер, прожигая взглядом Огюста, на рубашке которого алеет кровавое пятно.

Я прикрываю рот рукой, стараясь подавить крик. Огюст бледнеет, а на старческом, покрытом морщинами лице мгновенно выступает пот.

– Ты подохнешь как собака, и я вышвырну твое тело на помойку, – зло шипит коллекционер.

– Нет-нет-нет! – кричу я и падаю со стула.

– Сидеть! – орет Альбери, но меня не остановить.

Я ползу к Огюсту и пытаюсь остановить кровотечение. Зажимаю рану дрожащими руками, а у самой из глаз градом льются слезы. Я ненавидела его всем сердцем. Презирала и мечтала, чтобы его не стало. Грезила о свободе. Но сейчас, когда вижу, как он задыхается, как у него изо рта вытекает кровь, что-то во мне ломается. Сердце трещит по швам: последние два года он был моей единственной семьей.

– Не уходи, – шепчу ему я сиплым от плача голосом, – пожалуйста, не оставляй меня.

– Мне очень жаль, Беренис… – хрипит он и заходится в кашле.

Мучительные вздохи застревают у него в горле, он, хватаясь за ворот рубашки, на последнем выдохе произносит:

– Я заслужил.

Его рука опадает, а взгляд становится стеклянным. Мои руки в его крови, железный запах заполняет ноздри.

– Отойди от него! – командует коллекционер. – Для него ты была рабыней! Золотой жилой, источником денег! Как можно быть такой идиоткой?!

Я резко разворачиваюсь к нему и злобно шепчу:

– Давай, пристрели и меня. Закончи весь этот цирк!

– А ты с характером! – весело восклицает Альбери. – Не так быстро, Беренис. Тебе еще предстоит потерпеть мою компанию.

Это сказано таким зловещим тоном, что я невольно отшатываюсь назад.

– Не смей ко мне прикасаться, – цежу я сквозь зубы.

– Как получится, – легкомысленно пожав плечами, отвечает он и, переводя взгляд на огромное полотно, произносит: – Значит, тебе не понравился Монпарнас?

Я отползаю в угол комнаты и молчу.

– Ответь, – тихо просит он.

Я упрямо сжимаю губы. Все тело колотит крупная дрожь. Не могу смотреть на него. Упираюсь взглядом в ладони, на которых горят разводы крови. Он резко швыряет над моей головой стакан со стола, тот разбивается, и осколки сыплются прямиком на меня, царапая кожу.

– Я задал вопрос, – цедит он, – и я хочу услышать ответ.

Я продолжаю молчать. Огюст… Все мысли заняты им. Коллекционер поднимается со стула и идет медленными, размеренными шагами в мою сторону. Встает передо мной и, одним рывком поднимая за волосы, тянет в сторону картины. Жгучая боль пронзает меня, я пытаюсь подняться, но не могу. Он слишком быстро идет, и мои ноги скользят по паркету. Я чувствую, как он вырывает у меня клочья волос, когда подносит мое лицо к картине.

– В далеком тысяча девятьсот десятом году артистическая жизнь переходит с Монмартра на Монпарнас. На целых тридцать лет именно этот район станет мировым художественным эпицентром. Из разных уголков мира люди приезжали в Париж с уверенностью, что именно здесь рождается искусство. Однако монпарнасовцу был необходим не только талант, но и способность вести совершенно особенную жизнь: жалкий сарай из досок был и мастерской, и ночлежкой, груда тряпок – кроватью. Впрочем, нищая богема мало находилась «дома», проводя почти все время в кафе. – Он вещает мне историю тоном профессора из университета. – Посмотри, Беренис. Весь Монпарнас расстилается перед тобой. Включи воображение, и на бульваре появляется прекрасный юноша, который при знакомстве сразу же назовет свою национальную принадлежность: «Модильяни, еврей». Как бы ты изобразила его? – Он с любопытством посматривает на меня. – Если бы я был художником… если бы обладал хоть толикой твоего таланта… я бы написал его невысокого роста, ослепительно красивым, с бездонными черными глазами и веселой улыбкой, сводившей с ума женщин, которые, флиртуя, зазывали его к себе в постель, выкрикивая: «Моди!» Он ушел молодым, получив после смерти признание. Знаешь, зачем здесь эта картина?

Он наконец отпускает мои волосы и начинает что-то нащупывать пальцами под рамой. Неожиданно до меня доносится щелчок, и картина отходит вперед.

– Когда пришлось платить по счетам, я спрятал все самое драгоценное. Я знал, что мои братья и сестры ради денег готовы распрощаться со всем, что собрали наши предки. Но не я. Я отдал им несколько малозначительных картин, но сохранил бриллианты.

Коллекционер отворяет нараспашку дверь. И моему взору открывается узенький мрачный коридор.

– Иди вперед, – командует он.

Я поднимаюсь с колен и ступаю на каменное холодное покрытие. Сзади он светит фонарем, освещая старинную постройку.

– Тайные проходы сохранились с эпохи правления Луи Пятнадцатого, – рассказывает он с гордостью.

В самом конце коридора виднеется деревянная плотная дверь. Я слышу звяканье ключей.

– Подвинься, – произносит он, и я смотрю, как большой длинный ключ входит, как нож в масло, в скважину.

Альбери тянет дверь на себя, и перед нами появляется небольшая квадратная комнатка. На стенах рядом с многочисленными картинами висят кандалы. Ни окон, ни других дверей. Повсюду серый камень.

– Здесь раньше была темница, – сообщает он, изучая выражение моего лица и ликуя от страха, который виден в моих глазах. – Проходи, я покажу тебе свою коллекцию.

Я нехотя делаю шаг вперед. Все внутри меня дрожит от страха. Альбери абсолютно непредсказуем.

– Узнаёшь? – спрашивает он и светит фонарем на гравюру, созданную мной. – Я отдал за нее сто пятьдесят тысяч евро этому прохвосту. – Коллекционер скалится. – Ты чертовски талантлива. Даже жаль, что ты повстречалась мне на пути. Ведь, определенно, тебе есть что нести в этот мир. Ты бы могла оставить свой след в истории. Но выбрала легкий путь. Выбрала деньги. – Он разочарованно поджимает губы.

– У меня не было выбора, – хрипло произношу я.

– Выбор есть всегда! – кричит он. – Но вы все такие жалкие. Вы не понимаете. Бог даровал тебе талант, а ты спустила его на помойку!

В приступе гнева он неожиданно бьет меня по лицу. Я падаю на пол от силы удара. Щека горит, боль пронзает весь череп.

– Видишь пустое место? – как ни в чем не бывало продолжает он и светит на кусок стены, на котором ничего не висит. – Это место было отведено для Моди. – Он мечтательно прикрывает глаза. – Я представлял, как прихожу сюда и любуюсь им. Наслаждаюсь женщиной с голубыми глазами. Модильяни как-то сказал: «Когда я узнáю твою душу, я нарисую твои глаза»! И он нарисовал… ты понимаешь, он смог вдохнуть душу в картину.