Книга Девять камер ее сердца, страница 12 – Джанис Парьят

— А у тебя есть приятель? — в конце концов спросила я. — Или подружка? — добавила я осторожно. Ты сидела на кухонном столе, болтая ногами. Я запекала в духовке баранину.

— Ни того, ни другой.

— Но ты была бы не против обоих? — поддразнила я, тыча баранину вилкой. Она еще не была готова, я и без того это знала, но это давало мне предлог наклониться и не видеть твоего лица.

— Да вообще нет. — Но тон твоего голоса был слишком легким. Ты могла и шутить.

Как-то вечером ты постучалась ко мне. Я радостно открыла. Ты неуверенно застыла на пороге, не зная, заходить или нет. Наши комнаты были такими крошечными, что лишний человек в них неизбежно загромождал все пространство. Ты хотела спросить, нельзя ли пополнить карточку для стирки с моего компьютера. На твоем почему-то не получается.

— Вот, — протянула ты десятифунтовую купюру.

— Хабиби, — ответила я. — Прежде всего, заходи. Денежные дела не решают через порог.

В моей комнате было чисто, хотя, возможно, и слишком голо. Ты быстро скользнула взглядом вокруг и перевела его на меня. Мы разобрались с карточкой, и ты ушла, сказав, что тебе надо присмотреть за стиркой.

На другой вечер, расхрабрившись, я постучалась к тебе.

В отличие от меня, ты действительно обжила свою комнату. Большая пробковая доска (моя оставалась пустой) была заполнена открытками и плакатами. По краю шла гирлянда из цветных лампочек. С дымового детектора свисали полосы бумаги со словами. В углу была картина с красно-черным тигром. А возле кровати ты поставила лампу. Это был единственный в комнате источник света — мягкого и неяркого. Я была очарована. Это было как попасть в невозможно прекрасный мир, и ты создала его своими руками.

Когда я зашла, ты валялась в кровати, читая «Здравствуй, грусть!» ^[2]. «Моя малышка… для тебя существует лишь радость».

— Тебе надо это прочесть, — сказала ты, садясь в кровати. — Я дам тебе, когда дочитаю.

Ты предложила мне сесть. Я не была уверена, сесть ли на край постели или на стул.

Я выбрала стул.

«Для тебя существует лишь радость…» Ты тихо назвала меня по имени. Мне хотелось думать, что это прозвучало с нежностью. Внезапно я чуть не расплакалась.

Ты быстро это заметила.

— Эй, ты в порядке?

Я кивнула и улыбнулась.

После этого я стала часто заходить к тебе. Иногда мы сидели молча, читая или выполняя задания. Иногда разговаривали. Мы делились таким, чем не делились больше ни с кем — ну или мне хотелось так думать. Ты спросила, была ли я близка со своими родителями. Да. А ты? Нет. Сперва я подумала, что тебе трудно говорить об этом, но потом заметила, что твой рассказ о них звучит хорошо отрепетированным. Как речь, над которой долго работали. «Я выросла вдали от них… Они были родителями на полставки, если такое бывает… Конечно, это не важно. Я люблю их, и все такое… Но, думаю, я их просто не знаю. А уж они и вовсе не знают меня». Мне хотелось спросить, переживаешь ли ты из-за этого, но сказав то, что сказала, ты замкнулась. В другой раз мы говорили о бывших любимых. Оказалось, у нас обеих были романы с женатыми. И с теми, с кем мы не могли расстаться, невзирая на здравый смысл.

Ни у кого из нас не было одноразового секса. Пока.

И мы заключили полюбовный договор. До конца этого года мы сделаем это, решили мы, смеясь. Я даже уже однажды едва не преуспела, сказала я. Я пошла домой к одному мужчине из Южной Африки, в его дом к югу по реке, но передумала и сбежала из его квартиры посреди ночи. Он не обрадовался и больше никогда мне не звонил.

— А почему ты передумала? — спросила ты.

Я честно ответила, что не знаю.

Я рассказала тебе обо всех, кроме своей последней любви. Говорить о нем было слишком рано.

Мы часто выбирались в кафе и работали там в уголке. Думаю, мы хорошо смотрелись рядом. Две темных головы, склоненные над книгами и записями. Я носила очки. Ты нет. Мы одевались похоже — джинсы, сапоги, толстые свитера и стеганые куртки, если холодно. Я заметила, что ты любила носить шапки. Я курила. Ты нет, но иногда брала у меня затянуться. Ты любила кошек. Я нет. Как-то, когда мы шли в кафе, ты была необычно притихшей. Я спросила, все ли в порядке. Я думала, ты скажешь, что навалились дедлайны или что работа не получается, но это не имело отношения к университету.

— Очень глупо… — начала ты. И я поняла, что это не так.

— Я получила сообщение на почту… От того парня… Вообще-то их было много…

— Парней?

Ты рассмеялась.

— Нет, писем.

Я сказала, что в наши дни люди пишут другим на почту лишь по одной причине. Ну, кроме работы.

— И по какой же?

— Когда хотят расстаться.

— Или пытаются помириться?

— Так что это было?

Второе, сказала ты.

— Это так странно… Потому что это же он меня бросил… Помнишь, я тебе рассказывала? И теперь вдруг это…

— Он вот прямо так и сказал?

— Ну, более-менее.

— Это тот парень, от которого ты не могла уйти сама?

Ты кивнула. Я пыталась прочитать ответ на твоем лице, но оно иногда бывало непроницаемым.

Мы пришли в кафе и заказали, как обычно, большой черный кофе для меня, капучино тебе и вишнево-миндальный маффин на двоих. Когда мы спускались вниз на свое обычное место, я спросила:

— Какой он?

— Страстный.

— Он все еще тебе нравится?

Ты немного помолчала.

— Я так давно о нем не думала… Не знаю, почему он это делает…

— Что именно он тебе написал?

— Что скучает… И что думает, чем я занимаюсь… И что считает, что сделал ошибку… И не хотела бы я с ним встретиться, хотя бы ради добрых старых времен…

Я отхлебнула кофе. Он был не таким крепким, как я люблю, но сойдет.

— И что ты будешь делать?

Ты, казалось, внезапно пришла в смятение.

— Не знаю… Пока, наверное, ничего…

— Самый важный вопрос, это, конечно…

— Что? — Ты казалась совершенно, абсолютно серьезной.

— Был ли хорош секс.

И мы долго не могли перестать смеяться.

Как-то вечером я постучалась к тебе, потому что захотела рассказать про своего умершего любовника, но тебя не было. А в следующий раз я пришла к тебе, потому что ты позвала меня посмотреть смешное видео, и это было как-то нелепо. Ну как можно говорить: «Знаешь, он умер», если мы хихикаем над тем, как плохо ведет себя панда в зоопарке.