Книга Девять камер ее сердца, страница 10 – Джанис Парьят

Однажды, жарким липким днем, мы лежали в постели, окна были зашторены, и в комнате было тихо и сумрачно. Я провел пальцами по твоей спине, с изгибом как у молодого голубя. Твоя кожа была на ощупь как перышки.

— Тебе было хорошо? — спросил я. Я всегда спрашивал, потому что не был уверен в себе — могу ли я, в моем возрасте, доставить тебе удовольствие.

Ты кивнула, но ничего не сказала, и я забеспокоился. Мой живот уже не был таким плоским и твердым, каким мне нравилось его помнить, и кожа начала сморщиваться, словно изюм.

— А каким был твой первый раз? — спросил я, не сумев удержаться. Я знал совершенно точно, что он не был со мной, но странным образом мне хотелось, чтобы это было бы так.

Ты посмотрела на меня.

Твое лицо было как луна — одна половина в темноте, а другая освещена послеполуденным солнцем.

Ты сказала, что потеряла девственность в девять лет.

Я и раньше слышал подобные истории; я постарался не вздрогнуть.

— С кухонной табуреткой.

Не надо держать меня за идиота, сказал я, усмехаясь.

Ты приподнялась, опираясь на локти.

— А я и не держу. Это правда.

Это случилось за ужином, объяснила ты. Ты приподнялась на секунду, поскользнулась, и деревянный край воткнулся тебе между ног.

Бабушка спросила тебя, в порядке ли ты, и ты кивнула, несмотря на отчаянную боль. Потом ты обнаружила у себя на трусишках пятна крови. Ты всю ночь просидела в ванной, а бабушка с дедушкой стояли под дверью вне себя от волнения.

Я хотел спросить, почему ты почти никогда не упоминала своих родителей, но решил, что сейчас не время для этого.

Вместо этого я повернул тебя лицом к себе, и оно полностью скрылось в темноте.

— Я могла умереть.

— Нет, глупышка. — Я погладил тебя по шелковистой щеке, обвел пальцем краешек пухлого, как фрукт, рта. Сияющая солнцем юность. — Ты будешь жить вечно.

Неделей позже ты притащила кошек.

Бледно-рыжий кот с глазами цвета теплого янтаря и темно-серая в тигровую полоску кошка, с ярко-зелеными. Ты сказала, что нашла их брошенными в сумке посреди дороги. У одной из твоих соседок по квартире была аллергия на кошачью шерсть, и тебе больше некуда было их девать. Ты в восторге сидела на полу, а кошки расхаживали вокруг, потираясь о твои колени. Я отнесся к этому снисходительно, как к поступку ребенка. Это же очевидно, правда? По возрасту ты вполне годилась мне в дочери, и это не столько беспокоило меня, сколько заставляло иногда испытывать к тебе… что-то отеческое. Это было странно; дочь, которая одновременно любовница, любовница, ставшая дочерью. Грудь которой я целовал. Которая скакала на мне, содрогаясь и замирая в конце. Когда я думал об этом, мне хотелось снова и снова войти в тебя. Интересно, задумывалась ли и ты о том же и было ли все это для тебя таким же странным, двойственным, запретным и тайным?

Заведя кошек, ты стала оставаться здесь чаще, иногда по несколько дней не возвращаясь к себе. Я стал замечать кучки одежды в комоде, зубную щетку в ванной, пакетики с шампунем, белье, сохнущее на перилах балкона. Если у меня на работе был трудный день, я приходил в квартиру, и мы засыпали вместе, обнявшись. Я держал тебя крепко, крепко. Потому что знал, что, как бы я ни притворялся, это не будет, не может длиться долго. Как такое возможно? Я, привязавшийся к тебе старик, и ты, такая как есть. В твоих руках было столько власти. Уйти от всего этого, когда только ты пожелаешь. Тогда как я мог всего лишь наблюдать за этим волшебным пузырем, изо всех сил молясь в своем одиночестве, чтобы он продержался еще немного.

Всю зиму я проводил в квартире больше времени, чем в собственном доме. В городе без реки было холодно. Короткие дни, долгие ночи. Я принес шали и одеяла, и мы сидели возле радиатора, как дети, стараясь согреться. Я уже очень давно не встречал такой… неформальности. Ты ставила ножки в носках мне на грудь, засовывала их мне между ног, прижимала к спине. А я в это время старательно раздевал тебя. Мне хотелось не просто увидеть тебя обнаженной, но убедиться, что ты тут вся целиком, что красноватое родимое пятнышко на животе, справа, все еще на месте, и то, которое было на спине, прямо между лопатками, тоже не сдвинулось.

— Но тут же холодина… Что ты делаешь? — спрашивала ты, полусмеясь, полусердито.

— Проверяю, чтобы убедиться, что это все еще ты.

Совершенно серьезно ты отвечала мне:

— Балда, это всегда буду я.

Как может кто-то, думал я, глядя на тебя, распростертую подо мной, быть таким молодым?

Нет, это не то слово. Юным. Да, юным.

Мне думалось: все, что я видел до сих пор, были человеческие тела, нуждающиеся в починке.

А ты была совершенна.

— Тебе когда-нибудь делали операции? — как-то спросил я тебя.

Ты покачала головой.

— Никаких? Ни аппендицит?.. Ни гланды?

На твоем теле, ответила ты, нет швов. Конечно, ты царапалась и разбивала коленки — вот, на ладони, шрам от укуса домашней собаки, а вот тут, на коленке, была ранка, которая воспалилась, — но скальпель никогда не касался тебя. Игле с нитью не было нужды сшивать твою кожу. Про себя я взмолился, чтобы ты осталась такой навсегда, чтобы была невредимой.

Однажды днем я обнаружил тебя бродящей по улицам вокруг дома.

— Китай, — сказала ты. — Китай пропал.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что ты говоришь о рыжем коте. (А полосатая кошка была Индия.) Китай выбрался на балкон, заметил птицу и, не удержавшись от соблазна, перескочил через перила, упал на нижний балкон, а оттуда, перепугавшись, удрал на улицу. К тому моменту, когда я встретил тебя, ты прошла уже кругов двадцать. Китай не показывался. Ты не впала, как можно было ожидать, в истерику или в отчаяние, просто была очень взвинченна, не могла ни сидеть, ни стоять на месте. Я присоединился к тебе в поисках. В глазах случайного зрителя мы вдвоем выглядели как взволнованные отец с дочерью в поисках пропавшего питомца.

— Он наверняка испугался и прячется, — сказал я тебе. — Он потом вернется.

Но он не вернулся, ни той ночью, ни следующей.

Ты оставила все окна открытыми; в квартире было так холодно, что мы легли спать в пальто. Ты выставила на балкон миски с едой. «Но как он сможет сюда забраться?» — переживала ты. Сперва я, измученный поисками, старался составлять тебе компанию. Потом попытался убедить тебя, что это бесполезно. Когда Китай исчез, я понял, что тела без шрамов не существует.

Ты перестала ходить искать его, но продолжала держать окна открытыми. Однажды утром мы обнаружили, что Индия тоже сбежала. Мы оставили открытой дверь в спальню, и она, должно быть, тихонько выскользнула, пока мы спали.

Тогда ты расплакалась и никак не могла остановиться. Такое горе я видел только на похоронах.