Онлайн книга «Еще одна станция»
|
– Говорит Огаст, находящаяся в шестимесячной лесбийской панике. – В какой момент это превратилось в нападку на меня? Это Уэс под столом! – Ой, – беззаботно говорит Нико, – он паникует, потому что они переспали после пасхальной вечеринки. Из-под стола высовывается макушка Уэса вместе с обвиняюще поднятым пальцем. – Никто не спрашивал гребаного медиума с Лонг-Айленда. Нико улыбается. – Удачная догадка. Мой третий глаз сегодня закрыт, детка. Но спасибо за подтверждение. Уэс глазеет на него. – Я тебя ненавижу. – Квартира 6F! – говорит шелковый голос, и появляется Исайя, который на треть метра уже Энни, созданный для богов, со сногсшибательными скулами и темными сверкающими глазами. – Че ты делаешь. Уэс? Уэс моргает целых три секунды, прежде чем громко заявить: – А, вот он! – Он машет телефоном перед своим лицом. – Телефон уронил. Майла фыркает, пока Уэс вылезает из-под стола, но Исайя улыбается. Огаст не знает, как он это делает. – Что ж, рад, что вы пришли. Будет круто! – говорит Исайя и зловеще добавляет: – Надеюсь, вы принесли пончо. Он уходит, взмахивая халатом, демонстрируя красивый вид на длинные ноги в кожаных легинсах и задницу, накачанную танцами на каблуках и приседаниями. Уэс издает звук глубочайшего страдания. – Ненавижу смотреть, как он приходит, ненавижу смотреть, как он уходит, – бормочет он. – Это ужасно. Огаст откидывается назад, боковым зрением наблюдая за Уэсом, пока тот посвящает себя рассматриванию этикетки на своем пиве и излучению ауры жалкого страдания. – Уэс, – говорит Огаст. – Ты когда-нибудь слышал о волосатой лягушке? Уэс с подозрением на нее косится. – Это что, типа… секс такой? – Это вид лягушки, – говорит она ему. Он пожимает плечами. Она отжимает дольку лайма в напитке и продолжает: – Также известна как лягушка-росомаха или лягушка-ужастик. Это такие странно выглядящие субтропические земноводные, которые очень себя защищают. Когда они чувствуют, что на них нападают или им угрожают, то ломают кости в собственных конечностях и выдавливают осколки через кожу, чтобы пользоваться ими как когтями. – Жестко, – безэмоционально говорит Уэс. – Зачем ты мне это рассказываешь? Огаст взмахивает руками, будто говоря «ну же, это же очевидно». Он поджимает губы и продолжает теребить этикетку пива. Он выглядит слегка зеленым под освещением бара. Огаст могла бы его придушить. – Ты лягушка-ужастик. – Я… – мычит Уэс. – Ты не знаешь, о чем говоришь. – О том, что человек резок и эмоционально зажат, потому что боится своих желаний? Да, я не представляю, каково это. Ночь продолжается, со смазанными поцелуями в щеку, с туалетом в граффити, нарисованным маркером и помадой, которое гласит «ГЕНДЕР – ЭТО ВЫДУМКА» и «ДЖЕЙ ДИ МОНТЕРО БЕСИТ», с людьми и их волосатыми ногами, выглядывающими из-под плиссированных юбок, с испачканным помадой косяком, ходящим по кругу. Огаст вплывает в толпу и позволяет ей себя нести: в этом направлении сцена, кто-то носится вокруг нее, устанавливая сухой лед и конфетти-пушки, а в этом направлении Люси с редкой для нее улыбкой, а в том направлении бар, липкий от пролитых шотов, и… Стоп. Она моргает сквозь мигающий свет. Это Люси с распущенными волосами и размазанной подводкой с блестками, от которой ее глаза выглядят безумно голубыми. Огаст даже не понимает, насколько она близко, пока акриловые ногти не впиваются в ее плечи. – Люси! – кричит Огаст. – Ты потерялась? – кричит она в ответ. – Ты одна? – Что? – Лицо Люси то и дело выскальзывает из фокуса, но Огаст думает, что она выглядит мило. Красиво. Она одета в блестящее синее платье с меховым болеро и сверкающие ботинки. Огаст так счастлива, что она здесь. – Нет, мои друзья здесь. Где-то. У меня есть друзья, и они здесь. Но, боже мой, ты выглядишь потрясающе! Так круто, что ты пришла на выступление Исайи! – Я пришла на выступление своего парня, – говорит она. Она отпустила Огаст, чтобы вернуться к пластиковому стакану в своей руке. Даже с полуметра Огаст чует запах неразбавленной водки. – Вот черт, Уинфилд сегодня выступает? – Да, – говорит она. Кто-то проходит мимо слишком близко, угрожая пролить ее напиток, и она, не медля ни секунды, резко выбрасывает локоть. – Когда? Начинается песня «Большая развратница» [36], и радостные возгласы такие громкие, что Люси приходится наклониться, когда она кричит: – Он предпоследний! Шоу скоро начнется! – Ага, мне надо идти! Еще увидимся! Веселись! Ты очень красиво выглядишь! Она сдерживает улыбку. – Я знаю! Друзья Огаст протиснулись прямо к сцене, и волна тел несет ее к ним, пока лампы гаснут, а крики становятся громче. Кулисы выглядят древними и немного поеденными молью, но сверкают, когда первая квин раздвигает их и выходит на свет. Она крошечная, но возвышается на двадцатисантиметровой платформе, облаченная в обтягивающую зеленую кожу и щеголяющая пастельно-зеленым париком, украшенным плющом. – Привет-привет, добрый вечер, «Делайла»! – кричит она в микрофон, маша ревущим зрителям. – Меня зовут Мэри Попперс, и я здесь сегодня представляю День древонасаждения, аплодисменты деревьям! – Толпа ревет громче. – Да, вот так, спасибо, наша планета умирает! Но мы живем сегодня, дорогие, потому что это Июльское рождество, и эти квин готовы наполнить ваши носки, зажечь ваши меноры, спрятать ваши яйца, предложить вам сладость или гадость и сделать ту неведомую хрень, которую делают люди на День труда. Вы готовы, Бруклин! Все быстро начинается и продолжается: «Вечеринка в США» [37], квин по имени Мария-Антуанетта с выступлением на тему Дня Бастилии под «Леди Мармелад» [38], которое заканчивается бросанием французских макарун в толпу. Другая квин выходит в образе новогодней малышки в трусах, поясе, украшенном стразами, и взрывает зал номером под «Всегда будешь моим малышом» [39] и вовремя зажигаемыми бенгальскими огнями. Предпоследняя в очереди – квин, которую представляют как Бомба Бумбоклэт, и она выходит в сапогах до бедер, с саксофоном на шее и в отделанном мехом красном платье с такой же накидкой. Ее борода сверкает серебряными блестками. |