Онлайн книга «Мастер осенних листьев»
|
– Это уж как получится. – Тогда, может, вернемся? Сарвиссиан покосился на девушку, тронувшую его за руку. – А об этом раньше надо было думать, – сказал он, понукая лошадок. – Больно уж легко вы, госпожа мастер, букетами своими людей обращаете. Ежели на Башквицев с Ружами посмотреть, так вообще оторопь берет. Эльга покраснела. – Я же как лучше… Сарвиссиан вздохнул. – Вот и будем надеяться, что так и есть. – Это получается само собой, как дышать, – извиняясь, сказала Эльга. – Или нет, это как в лодке плыть по течению. Понимаете? Я вижу правильные узоры и неправильные узоры и привожу листья в человеке в порядок. – Листья? В человеке? – Ага. Сарвиссиан качнул головой. – Разве человек из листьев состоит? – Я все вижу из листьев, – сказала Эльга. – И небо, и землю, и огонь, и дым. – И меня? Эльга кивнула. Сарвиссиан прищурился. – А вот тот букет, который у Ильмы остался, он с каким узором, госпожа мастер? С правильным или неправильным? – Он – правда. Вы же сами видели, там только вы. И Ильма видела. Извозчик крякнул. – Ну, это как голым в бане. – Я ничего не меняю, – сказала Эльга. – Я просто делаю некоторые узоры чуть ярче. Человеку ведь может быть страшно совершить храбрый поступок? Но немного дубового листа или чепчуйника – и человек сам про себя понимает, что может сделать то, чего боится. Я показываю ему, какой он есть или может быть на самом деле. Сарвиссиан помолчал, потом неловко притянул Эльгу к себе. – Ладно. Только уж вы осторожнее управляйтесь со своим умением, госпожа мастер. Эльга шевельнула плечом, уютно устраивая голову у Сарвиссиана под рукой. Моховые пустоши, окаймленные справа цепочкой серых валунов, тянулись до горизонта. Они были серые и сизые, темнели впадинами и кое-где даже золотились на солнце. – А вы откуда про муаммаза знаете? – спросила Эльга. Фургон покачивался, листья в мешке шуршали и похрустывали над головой. С севера навстречу, занимая небо, грозовым, темным прибоем наползали тучи. Пустоши под ними приобретали сиреневые и темно-синие оттенки. – Ох, где я только не был, – сказал Сарвиссиан. – Одно время даже на барке ходил. А там как-то с караваном через пустыню в Иб-Холман ушел. – Просто ушли? Сарвиссиан вздохнул. – Ну, не просто, конечно. Были обстоятельства. У меня помоложе, считай, и головы-то не было. Что там росло вместо головы – это к Кияну-воину. Схватился я с помощником баркатона, капитана барка, значит, кто кого слушать должен. Он парень туповатый, а я вовсю себя умным числил, думал про себя, что где-то недалеко от самого баркатона стою по морскому и навигацкому мастерству. Слово за слово, потом у него – нож, у меня – нож. Извозчик хмыкнул, вспоминая. – Вышибли меня на берег, в общем, чтобы земля голову поправила. – И поправила? – Жизнь поправила. Пришлось наняться в караван охранником. Тогда-то я и в Иб-Холман сходил, и в калифате Иссой-Кала побывал, и на муаммазов насмотрелся. Тоже, знаешь, оказывается, мастерство. – Мастерство? – Ага. Когда муаммазов много – это называется диван. И вот сидят они целым диваном перед калифом и, значит, обсуждают, как жить дальше, с кем дружить, против кого воевать, разбирают разные текущие дела: судебные, наследственные, династические, щекотливые большей частью. Калиф их слушает и потом по каждому случаю выносит свое решение. Тот, чьи доводы показались ему наиболее разумными, получает временное звание великого муаммаза. То есть мудреца. А мастерство их состоит в том, что словами они могут кого угодно убедить в чем угодно, в том, например, что небо – это земля, а земля – небо. Муаммазы даже соревнуются так, выступая перед толпой. Один говорит-говорит, потом приказывает: поднимите все правую ногу. И считают, сколько людей подчинились. Потом другой говорит и тоже приказывает: поднимите левую ногу. Опять считают, выявляют победителя. Сарвиссиан умолк. – Чудно, – сказала Эльга. Извозчик фыркнул. – Говорят, когда калиф посылал муаммазов воевать, противник сдавался им в плен уже на сорока шагах. Потому что где-то на таком расстоянии срабатывало их словесное мастерство. Но это, конечно, если у вражеских воинов не было затычек для ушей. Эльга рассмеялась. Фургон все катил на север, и скоро тучи приблизились, наползли, превращая пространство под ними в зыбкий, ветреный мир. – Сейчас, пожалуй, утонем, – сказал Сарвиссиан, щупая накидку за пологом. – Может, остановимся тогда? – Так голое место. Сверкнула молния. Глица заржала, нервничая. Ветер ударил в борт фургона и понесся дальше, тревожа моховые кочки. – Вы заберитесь внутрь, госпожа мастер, – посоветовал Сарвиссиан, просовывая по очереди руки в короткие рукава. – Чего мокнуть-то? Эльга потянула сак. – Вы что? Такая красота! Дождь надвигался из темноты серебристо-серой, подсвеченной вспышками молний стеной. Но если смотреть во все глаза, то можно заметить, что стена вовсе не стена, а войско, и оно несется, охватывая тебя справа и слева конными небесными отрядами, и где-то атакующие уже вырвались вперед, выбивая копьями шелестящие звуки из земли. Мы идем, идем! И можно распахнуть руки с пустой доской этому войску навстречу, и зажмуриться, и принять удар из ветра и дождя, отдавая себя на растерзание стихии. Слышите? Тум-тум-тум. Топ-топ. Так пальцы бегут по дереву. Стремительный, чуткий, рассыпчатый бег. А это? Ш-шыр-ши-ши. Это шепот складывающегося узора. Вы поняли? Я, Эльга, мокнущая, но счастливая Эльга, в этом узоре присутствую тоже. Природа вложила меня в простор северной земли. Любуйтесь букетом! – Госпожа мастер! – Что? – обернулась Эльга с подножки, смахнув капли со лба. Чуть не упав, она вовремя схватилась за фургонную дугу. Ветер трепал ткань, в темноте, подсвеченной посверками молний, во все стороны летели брызги. Текло, текло так, что, казалось, открой рот – тут же и захлебнешься. Ах, смешно! Эльга выставила ладонь дождю. – Не чудите, госпожа мастер, – произнес Сарвиссиан. – Вот треснет Киян-воин копьем по темечку… – Не треснет! – Откуда вам знать? – Я в букете, дядя Сарви! – И что? – Куда ж я из него денусь? Я здесь! Нет, будь дождь чуть потише, Эльга, не утерпев, слетела бы с фургона и побежала по моховым кочкам рядом. С коленцами и хохотом, не разбирая дороги. Плясунья, как она есть! Капли, будто пальцы, касались лица. Что-то меняют в ней? Поправляют на лету? Рисуй, рисуй меня, дождь! Какую есть. |