Онлайн книга «Красная каббала»
|
В сферу ее постоянно ранящей возбудимости скоро попал и сын. Каждая мать любит свое дитя, и никто не осудит мать за эту любовь, но даже в любви к сыну Алиса была предельно эгоистична. Это было какое-то патологическое обожание, неизменно связанное с мистическим ужасом. Во время революции, схватив маленького Алексея, царица в панике металась по углам дворца. За ней следили, боясь, что она спрячет наследника где-нибудь в таком месте, где его никто не сможет найти… Потом она перестала раздеваться на ночь. Заядлая лежебока, она сидела на постели. Сидела не как-нибудь, а в дорожной ротонде и в шапке, держа возле себя саквояж с драгоценностями. – Аликс, что ты делаешь тут в потемках? – Разве ты не видишь, что я еду. – Ты… едешь? Куда же ты едешь? – Пора бы уж знать, Ники, – отвечала она мужу, – что у меня есть единственная дорога – до родного Фридрихсбурга… Она – то требовала от царя, чтобы он ради ее успокоения пролил моря народной крови, то вдруг отупело застывала с вытаращенными глазами, недвижимая, словно истукан. Под глубоким секретом из Москвы был вызван опытный невропатолог Григорий Иванович Россолимо – образованнейший человек, близкий друг Чехова, Станиславского и Левитана. Он потом рассказывал, что там творилось: «Я нашел императрицу в состоянии животного ужаса. Никогда до этого не видав меня, она вдруг кинулась целовать мне руки! Никого не узнавала, постоянно рыдая. Просила, чтобы я вернул ей сына… Чепуха какая-то! Ведь наследник находился в соседней „игральной“ зале. Я потребовал удаления больной из привычной для нее обстановки. Настаивал на клиническом содержании. „Что это значит? – возмутился Николашка. – Уж не хотите ли вы, чтобы я посадил ее в бедлам?“ Меня выгнали. Потом царицу тайно вывозили в Германию, которая действовала на ее психику благотворно. А вскоре появился и Гришка Распутин, после чего помощь медицины уже не понадобилась. Я врач-психиатр, все-таки, как-никак, профессор медицины… Я далек от мистики, но даже я вынужден признать, что этот темный мужик обладал немалой силой внушения. В нем была какая-то особенность, которая властно парализовала волю не только женщин, но иногда действовала даже на крепких мужчин. Я знаю, что Столыпин влиянию Гришки не поддался. Он стал врагом его и на этом сломал себе шею…» БАРХАТНЫЙ СЕЗОН Бархатный сезон в разгаре… Наезжающие в Ялту бездельники, гуляя по окрестностям, упирались в ограду с надписью: «ЛИВАДИЯ. ИМЕНИЕ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА». – Сюда нельзя, – словно из-под земли появлялись охранники. – Требуется особое разрешение ялтинского градоначальника… Вокруг Ливадийского дворца, под шум тополей и кипарисов, свежо и молодо звенели фонтаны – Мавританский, Венера, Нимфа… Ветер с моря доносил до помазанников божиих очаровательные ароматы экзотических растений, всхоленных в оранжереях. По вечерам над Ялтою разгоралось зарево электрических огней, туда спешили ночные пароходы, там люди фланировали по бульварам, танцевали на площадках, окруженных фонариками, ели и пили, поднимая бокалы за прекрасных дам. По-своему они были счастливы… Бархатный сезон в Ялте – это, конечно, чудо! По воздушной перголе, увитой розами, гуляли царица и Вырубова с русско-татарскими разговорниками в руках. – Я боюсь – бен коркаим, мы боимся – бизлер коркаимыс, – твердили они. – Бабочка – кобелек, баня – хамам, блоха – пире, я люблю – бен северым, пистолет – пыштоф… А вдали шумела праздничная Ялта, там играли оркестры. – Скажи, – спросила императрица, – тебе никогда не хочется вырваться из этой золотой клетки на волю? – Иногда мне, правда, скушно, – созналась Вырубова. Александра Федоровна окунула лицо в ворох прохладных роз. Ее рука забросила в кусты татарский разговорник. – Мне тоже надоела эта… тюрьма! Крайности всегда имеют тяготение одна к другой, как полюса магнитов. Парижский апаш читает роман из жизни маркизы, а сама маркиза читает роман из жизни апаша. Царям тоже иногда бывало любопытно подсмотреть недоступную им народную жизнь. – Сана, – вдруг предложила Вырубова, – отсюда до Ялты извозчики берут полтинник. Оденемся попроще и будем вести себя как обычные гуляющие дамы… Ведь на лбу у нас не написано, что ты царица, а я твоя приближенная… Взяли извозчика, покатили. Алиса оборачивалась: – Как-то даже странно, что нас никто не охраняет. – Странно или страшно? – И то и другое. Ощущение небывалой остроты… – Вот видишь, как все хорошо! Извозчик спросил, куда их везти в Ялте. – Высади возле «Континенталя». – Но там дорого берут, – заволновалась царица. – Ладно. Тогда возле «Мариино», там дешевле… На открытой веранде «Мариино» они ели мороженое, потом с некоторой опаской вышли на Пушкинский бульвар. Ялта город странный: каждый приезжий – барин, каждый ялтинец – лакей барина. Подруги были в больших шляпах, тульи которых обвивала кисея. Обе в одинаковых платьях, с одинаковыми зонтиками, на которые опирались при ходьбе, как на тросточки. – Как интересно, – говорила императрица, вся замирая. – Воображаю, как мне попадет от Ники, когда он узнает… На лбу у них ничего написано не было, но все-таки, смею думать, что-то там все же было написано, потому что один молодящийся жуир наглейше заглянул под шляпу императрицы. – Недурна, – сказал он и побежал за ней следом. – Мадам, приношу извинения за навязчивость, но желательно… – Пойдем скорее, – сказала Анютке царица. Ухажер не отставал: – Мадам, всего один вечер. Три рубля вас устроят? Вырубова едва поспевала за императрицей. – Боже, за кого нас принимают! Сбоку подскочил еще один пижон, беря Анютку под руку. – Чур, а эта моя… обожаю многопудовых! Назревал скандал. Вырубова не выдержала: – Отстаньте! Вы разве не видите, кто перед вами? – Видим… или вам пяти рублей мало? Александра Федоровна истошно закричала: – Полиция! Городово-ой, скорее сюда… Не спеша приблизился чин – загорелый как черт. – Чего надо? – спросил меланхолично. – Я императрица, а эти вот нахалы… Раздался хохот. Собиралась толпа любопытных. – Пошли, – сказал городовой, хватая Алису за локоть. – Я императрица… Как ты смеешь! – вырывалась она. Другой рукой полицейский схватил и Вырубову: – И ты тоже… в участке разберутся… К счастью, в толпе оказался богатый крымский татарин Агыев, который не раз бывал в Ливадии, где продавал царю ковры. |