Онлайн книга «Симфония тьмы»
|
Эгоцентричное, импотентно-бессильное, это общество обязательно должно пасть. И ускорить его падение — значит совершить правое дело. Но разве не было любое человеческое общество эгоцентричным и импотентным? Откуда ему знать, что довоенный, домузыкантский мир хоть чем-то отличался от нынешнего? В самом деле, после цитат Силача из Семи Книг можно поспорить, что все прежние общественные системы всегда были эгоцентричными и импотентными, пока воевали одна против другой или раскалывались на части в самом своем нутре, падая и переливаясь в иную социальную форму, которой предстояло пасть в свою очередь и смениться другой, которая… и так далее, и так далее, и так далее… Но здесь, по крайней мере, есть Тиша и король эльфов. И не так трудно будет Гилу встать лицом к лицу с королем, если она встанет с ним рядом. Столп угрюмо гудел под полом арены, дожидаясь… Он находился во впадине между гребнями сна, когда открылась и закрылась дверь и в комнате оказался кто-то еще… Гил сел в постели и прищурился. Наверху, в ненастоящем ночном небе, сверкали поддельные звезды. — Кто здесь? — спросил он. Тишина. — Кто здесь? Снова тишина. И вдруг Гила резко вышвырнули из постели, он покатился, путаясь в простынях, таща их за собой, а тот, неизвестный, ударил его! В тусклом полумраке, с глазами, еще залепленными сном, Гил почти ничего не видел. — Подожди минутку, — пробормотал он. Но было бессмысленно пытаться урезонить того, кто напал на него. Гил ударил кулаком снизу вверх и почувствовал, как рука его оказалась в железных тисках. Он попробовал вырваться, но его плечи были прижаты к полу, и навалившееся сверху тяжелое тело не давало вывернуться. Этот подонок был сильный и непреклонный. — Да кто ты такой? — потребовал ответа Гил, хотя чувствовал, что в его положении глупо чего-либо требовать. — Я тебе не позволю! Голос неизвестного звучал хрипло, едва слышно, но Гил, кажется, узнал его. — Рози?! — Ты не имеешь права! — Рози сильнее придавил его коленями. — Я тебе не позволю! — Пусти, больно… — Вот и хорошо! — Чего не позволишь? — спросил Гил, надеясь, что перемена тактики поможет. Если успокоить композитора, может, удастся высвободиться. — Сам знаешь, — сказал Рози. — Да ни черта я не знаю! Рози только зарычал: — Да больно же, черт тебя возьми! Гил начал видеть в темноте цветные пятнышки, хоть и понимал, что они возникают на сетчатке, а на самом деле не существуют. — Вот и хорошо! — снова сказал Рози, на которого все это было так не похоже. — Рози, да слушай же! Я… Рози еще сильнее придавил его коленями. У Гила задергались плечи — первый признак разрыва мышц. Оставленные Зловредным раны, почти зажившие, начнут открываться под этим натиском, раздирая швы… И тогда, подгоняемый отчаянием, он поднял правую ногу, согнутую в колене, медленно и осторожно примериваясь, как бы поточнее разогнуть колено и резко ударить стопой в голову — он ее теперь видел, глаза привыкли к темноте и проморгались после сна. — Рози, какого черта тебе от меня надо? — выкрикнул он, чтобы отвлечь внимание композитора от своей ноги. — Семнадцать лет, Гил! Я надрывался семнадцать лет. Бесконечно работал, потел и шлифовал технику. Ты понятия не имеешь, сколько я работал все эти годы, ни малейшего понятия. Ты не смеешь уничтожать все это ради каких-то изуродованных чудовищ, которым захотелось захватить мир! — Я не понимаю, о чем ты. Пусти!.. Он осторожно поднимал ногу. — Тиша мне сказала. — Что она тебе сказала? — Не валяй дурака! — Что ты с ней сделал? — Ничего. — Если ты ее тронул… — Да не тронул я ее. Она от всего этого в восторге, как девчонка. И думала, я тоже приду в восторг. Понимаешь, она знает, что мне наплевать на этот город-государство, на все его порядки. Но она забыла, что теперь я должен вести себя как составная часть этого общества, ибо только оно даст мне какие-то преимущества. Она не собиралась говорить, но решила меня обрадовать. Я притворился, будто в самом деле радуюсь. Так что незачем мне было ее трогать. Мне нужно только убить тебя. — Эй, да подожди ты минутку… — Я не позволю тебе свергнуть музыкантов, когда добился своего! — Рози, но за пределами этого города есть люди, которые… — Уродцы! — Люди, которые… — Не желаю ничего слышать! — завопил композитор. Гил резко взмахнул стопой и ударил Рози в спину. Горбун перевалился через него. Давление на плечи исчезло, вместо него нахлынула боль от ран. Гил, дрыгая ногами, вывернулся из-под композитора, вскочил. В голове оглушительно зазвенели цимбалы. — Рози, перестань! — Я должен тебя убить! — Ты не сможешь, Рози. Он пятился перед горбуном, который, пригнувшись, надвигался на него; руки его скручивались и вибрировали, как оборванные струны, в каждой клеточке жадно кипела кровь, цель оправдывала для него любой поступок. — Я не смогу? — Черт побери, я же знаю тебя, Рози! Я люблю твою сестру. Ты сам говорил, что я — твой единственный друг, помнишь? На арене, в День Вступления в Возраст… — Плевать. — Но… — Плевать, потому что все это ничего не значит. Дружба, любовь… все это очень здорово, только они ни черта не значат, если ты не человек, а только полчеловека. Слюна залепляла ему рот, и слова звучали невнятно. — А что тогда имеет значение, Рози? Я не вижу ничего, имеющего для человека большее значение. — А значение имеет то, что я больше не уродец! Я добился своего! Они меня признали. Они мне поклоняются как Богу — или будут поклоняться через сколько-то лет после моей смерти. Вся жизнь, Гил, — это бесконечная борьба за то, чтобы выбиться, достичь положения, когда ты уже не просто орудие или какой-нибудь там гобелен. Как почти все кругом, сам знаешь. Каждый — или одно, или другое. Гобелены нужны для развлечения, для забавы. Бредут, спотыкаясь, по жизни, чтобы другим людям было о чем поговорить. Они — грязь. И не потому, что не могут выбиться, а потому, что другие люди не дают им выбиться. А остальные — лишь орудия в руках хозяев, настоящих работников этого мира, их можно пустить в ход и даже сломать, если надо что-то завинтить, согнуть, прибить, лишь бы помочь работнику взобраться на ступеньку выше. И теперь я — главный работник, мастер, хозяин этих инструментов. Я могу приказать, чтобы гобелен свернули, повесили в чулан или просто сожгли и забыли. Я могу забраться на самую высокую ступень — и никогда другой мастер не всадит лезвие мне в спину. Вот что имеет значение, Гил! Но ты этого никогда не поймешь и не подладишься к этому порядку. Ты — не тот тип. |