Онлайн книга «Единая теория всего. Том 4 (финальный). Антропный принцип, продолжение»
|
– Алё! – позвал я. – Толя, алё! – Алё, – отозвался Пекарев. – Витя, ты, что ли? – Ну да, я. Толя, ты чего такой напряженный? Я не вовремя? – Видишь ли, я в машине сейчас еду. Ты со мной через радиоприемник разговариваешь. Я усмехнулся. – Новые экспериментальные технологии, Толя, не волнуйся. Скоро все так разговаривать будут. – Охренеть. В трубке сипло закашляли. – Слушай, я по поводу дружеской услуги. Нужна твоя помощь. – Ну, если надо – так надо. Говори. Я объяснил, что мне от него нужно. Он выслушал и ответил с явным облегчением: – Витя, вообще без проблем! Сегодня? – Да, в полночь. – Сделаем! Ты приезжай только заранее, часов в одиннадцать, там человек мой будет на месте, он все организует! Я попрощался, подмигнул старухе, бесстрастно наблюдавшей за мной, и снова принялся крутить диск. Стелла нервно дернула плечом и вздохнула. – Добрый день, Виктор Геннадьевич. – Здравия желаю, товарищ Кардинал! Вы у телефона сейчас? – Само собой разумеется. А почему вы спросили? – Да так, на всякий случай, проверить кое-что. – Зато я не могу разобрать, где вы, и меня это несколько удивляет. Я не стал развивать эту тему и сказал: – Хочу пригласить вас на встречу. – Это то, что я думаю? – Да. Но вход платный. От вас может потребоваться вот что… Кардинал слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы, а потом сказал: – Что ж, полагаю, это возможно. Называйте место встречи. Я назвал и повесил трубку. Стелла притопнула туфелькой и сделала большие глаза. – Все, уходим, уходим, – успокоил я. Мы направились к двери, и я думал, что смогу удержаться, но нет – повернулся к шаркающей следом старухе и сказал ей: – Пареньку своему передайте, чтобы с едой не игрался. У нас в Ленинграде хлеб не выбрасывают. И вышел. Лестница за дверью оказалась совсем другой: она опускалась по винтовой широкой спирали вокруг пустоты, наполненной бледным светом, лившимся со стеклянного потолка, купол которого был покрыт витражной росписью с изображением морского змия, вздымающегося над кораблем, с кормы которого простирала к нему руки девушка в красном платье. Лифта не было, и мы шли пешком. – Зря ты так со старухой, – сказала Стелла. – Она роцеах, истребитель. Может при необходимости город сжечь за секунду. – Хорошо, что такой необходимости пока нет, – ответил я и заметил: – Лестница изменилась. – Да? Возможно. Но ты забываешь, что ее видишь только ты. Я лично вообще ни по каким лестницам не поднималась. – А машгиаха в образе первоклассника тоже вижу только я? Она улыбнулась. – Нет, и я: это его излюбленный облик. Знаешь, Полигон по-разному влияет на всех. До Эксперимента мы все, и элохимы, и шеды, были… как сказать… более одинаковыми. Да и никаких элохимов и шедов не было до Эксперимента. А в Контуре, и тем более на Полигоне, особенно у тех, кто работает с людьми непосредственно, есть возможность проявить свою индивидуальность – хотя многие из нас уже успели забыть, что это такое, а некоторые никогда и не знали. А тут оказалось вдруг, что у нас есть разные вкусы и предпочтения. Вот машгиаху нравится быть маленьким мальчиком, который живет с бабушкой; Боб выбирает образы каких-то громил и героев боевиков, я… ну, ты знаешь. – Стелла вздохнула. – Не представляю, что будет с этим всем после, когда закончится Эксперимент. Наверное, придется лечиться как-то, восстанавливаться… Мы вышли из дома, перешли через мост и сели в машину. В серой дали у изгиба набережной ярким пятном маячило красное пальто. Город приветствовал наше возвращение из закулисья вечерней пятничной суетой: жарой, гудками машин, переполненными трамваями, потными пешеходами, запахами дыма, вонью выхлопных и других разных газов – и я никогда не был так всему этому рад, потому что после визита к машгиаху чувствовал себя, словно оказался на летней цветущей поляне, выбравшись из морозилки с бараньими тушами. – Как думаешь, насколько Яна сейчас может использовать средства поиска и наблюдения? – спросил я. Стелла покачала головой. – Ни на сколько. Она в физическом теле, а значит, любое наблюдение потребует применения такого вида лхаш, который вызовет локальное возмущение, его я тут же засекла бы. Если ты про себя, то она может только связываться с тобой, потому что у нее записаны твои сигнатуры, и только если ты выключил подавление сигнала, но отслеживать передвижения или тем более слышать и видеть – нет, не в состоянии, во всяком случае, в режиме реального времени Полигона. Единственное, что у нее сохранилось в полной мере – это доступ к Сфере вероятности, но, как ты знаешь, события прошедших суток отражаются в ней только после четырех часов утра. – Мы успеем. – Значит, сегодня намечается вечеринка? – осведомилась Иф Штеллай. – Вроде того, – согласился я. – И мы с Бобом в числе приглашенных? – Несомненно. – Знаешь, я так и не поняла до конца, что ты задумал. – Пусть будет сюрприз. – Ну что, тогда по мороженому? Мы съели по мороженому – лучшему в мире ленинградскому пломбиру в вафельном стаканчике, такого мороженого уже нет и никогда больше не будет. Потом Иф Штеллай укатила по своим делам, наверное, в свои 60-е, а я, уже который раз за день, направился к телефону. Трубку снял Ильинский. – Привет, Савва Гаврилович, – сказал я. – Как жизнь молодая? – Хорошо, благодарю вас, – отозвался он. – Позвать Яну? – Не нужно. Просто передай ей, что встреча прошла отлично и я обо всем договорился. Будем ждать вас в полночь, на Московском проспекте, в кафе «Три звезды». Не опаздывайте. * * * Поздним вечером над измученным жарой городом сгустились тучи. Они пришли вместе с ночными сумерками с востока, вздыбились над темнеющим горизонтом сизо-лиловыми исполинскими глыбами, отразили багровые блики отступающего перед их пришествием солнца, укрывшегося за докрасна раскаленной кромкой заката; и чем ближе подступали к городу тучи, таща за собой шлейф ненастной мглы, тем бледнее становился закат, и вот уже сияние расплавленной меди стало оранжевым, потом пожелтело, словно бы обессилев, пока наконец не померкло вовсе, а из темного провала за горизонтом потянуло холодом ночи. На циферблате электронных часов было 23.29. Я докурил сигарету до самого фильтра, щелчком отправил во тьму разлетевшийся, как шутиха, окурок и вошел внутрь. |