Онлайн книга «Смерть Богов (Юлиан Отступник)»
|
Вдруг что-то сильно ущипнуло его за ногу. Он закричал от боли и страха; схватил одного неизвестного врага за горло, другого пронзил мечом. Поднялся оглушительный крик, визг, гоготание и хлопание. Лампада в последний раз перед тем, чтобы угаснуть, вспыхнула – и Филлис закричала, смеясь: – Да это гуси, священные гуси Приапа! Что ты наделал!.. Дрожащий и бледный победитель стоял, держа в одной руке окровавленный меч, в другой – убитого гуся. С улицы послышались громкие голоса, и целая толпа с факелами ворвалась в храм. Впереди была старая жрица Приапа – Скабра. Она мирно, по своему обыкновению, распивала вино в соседнем кабачке, когда услышала крики священных гусей и поспешила на помощь, с толпою бродяг. Крючковатый красный нос, седые растрепанные волосы, глаза с острым блеском, как два стальных клинка, делали ее похожей на фурию. Она вопила: – Помогите! Помогите! Храм осквернен! Священные гуси Приапа убиты! Видите, это – христиане-безбожники. Держите их! Филлис, закрывшись с головой плащом, убежала. Толпа влекла на рыночную площадь Агамемнона, который так растерялся, что не выпускал из рук мертвого гуся. Скабра звала агораномов – рыночных стражей. С каждым мгновением толпа увеличивалась. Товарищи Агамемнона прибежали на помощь. Но было поздно: из притонов, из кабаков, из лавок, из глухих переулков мчались люди, привлеченные шумом. На лицах было то выражение радостного любопытства, которое всегда является при уличном происшествии. Бежал кузнец с молотом в руках, соседки-старухи, булочник, обмазанный тестом, сапожник мчался, прихрамывая; и за всеми рыжеволосый крохотный жиденок летел, с визгом и хохотом, ударяя в оглушительный медный таз, как будто звоня в набат. Скабра вопила, вцепившись когтями в одежду Агамемнона: – Подожди! Доберусь я до твоей гнусной бороды! Клочка не оставлю! Ах ты, падаль, снедь воронья! Да ты и веревки не стоишь, на которой тебя повесят! Явились, наконец, заспанные агораномы, более похожие на воров, чем на блюстителей порядка. В толпе был такой крик, смех, брань, что никто ничего не понимал. Кто-то вопил: «убийцы!», другие: «ограбили!», третьи: «пожар!» И в это мгновение, побеждая все, раздался громоподобный голос полуголого рыжего великана с лицом, покрытым веснушками, по ремеслу – банщика, по призванию – рыночного оратора: – Граждане! Давно уже слежу я за этим мерзавцем и его спутниками. Они записывают имена. Это соглядатаи, соглядатаи цезаря! Скабра, исполняя давнее намерение, вцепилась одной рукой в бороду, другой – в волосы Агамемнона. Он хотел оттолкнуть ее, но она рванула изо всей силы – и длинная черная борода и густые волосы остались у нее в руках; старуха грохнулась навзничь. Перед народом, вместо Агамемнона, стоял красивый юноша с вьющимися мягкими светлыми, как лен, волосами и маленькой бородкой. Толпа умолкла в изумлении. Потом опять загудел голос банщика: – Видите, граждане, это – переодетые доносчики! Кто-то крикнул: – Бей! бей! Толпа всколыхнулась. Полетели камни. Товарищи обступили Агамемнона и обнажили мечи. Чесальщик шерсти сброшен был первым ударом; он упал, обливаясь кровью. Жиденка с медным тазом растоптали. Лица сделались зверскими. В это мгновение десять огромных рабов-пафлагонцев, с пурпурными носилками на плечах, раскинули толпу. – Спасены! – воскликнул белокурый юноша и бросился с одним из спутников в носилки. Пафлагонцы подняли их на плечи и побежали. Разъяренная толпа остановила бы и растерзала их, если бы не крикнул кто-то: – Разве вы не видите, граждане? Это цезарь, сам цезарь Галл! Народ остолбенел от ужаса. Пурпурные носилки, покачиваясь на спинах рабов, как лодка на волнах, исчезали в глубине неосвещенной улицы. Шесть лет прошло с того дня, как Юлиан и Галл были заключены в каппадокийскую крепость Мацеллум. Император Констанций возвратил им свою милость. Девятнадцатилетнего Юлиана вызвали в Константинополь и потом позволили ему странствовать по городам Малой Азии; Галла император сделал своим соправителем, цезарем и отдал ему в управление Восток. Впрочем, неожиданная милость не предвещала ничего доброго. Констанций любил поражать врагов, усыпив их ласками. – Ну, Гликон, как бы теперь ни убеждала меня Константина, не выйду я больше на улицу с поддельными волосами. Кончено! – Мы предупреждали твое величество… Но цезарь, лежа на мягких подушках носилок, уже забыл недавний страх. Он смеялся: – Гликон! Гликон! Видел ты, как проклятая старуха покатилась навзничь с бородой в руках? Смотрю – а уж она лежит! Когда они вошли во дворец, цезарь приказал: – Скорее ванну и ужинать! Проголодался. Придворный подошел с письмом. – Что это? Нет, нет, дела до завтрашнего утра… – Милостивый цезарь, важное письмо – прямо из лагеря императора Констанция. – От Констанция! Что такое? Подай… Он распечатал, прочел и побледнел; колени его подкосились; если бы придворные не поддержали Галла, он упал бы. Император в изысканных, даже льстивых выражениях приглашал своего «нежно любимого» двоюродного брата в Медиолан; вместе с тем повелевал, чтоб два легиона, стоявшие в Антиохии, – единственная защита Галла, немедленно высланы были ему, Констанцию. Он, видимо, хотел обезоружить и заманить врага. Когда цезарь пришел в себя, он произнес слабым голосом: – Позовите жену… – Супруга милостивого государя только что изволила уехать в Антиохию. – Как? И ничего не знает? – Не знает. – Господи! Господи! Да что же это такое? Без нее! Скажите посланному от императора… Да нет, не говорите ничего. Я не знаю. Разве я могу без нее? Пошлите гонца. Скажите, что цезарь умоляет вернуться… Господи, что же делать? Он ходил, растерянный, хватаясь за голову, крутил дрожащими пальцами мягкую светлую бородку и повторял беспомощно: – Нет, нет, ни за что не поеду. Лучше смерть… О, я знаю Констанция! Подошел другой придворный с бумагой: – От супруги цезаря. Уезжая, просила, чтобы ты подписал. – Что? Опять смертный приговор? Клемаций Александрийский! Нет, нет, это чересчур. Так нельзя. По три в день! – Супруга твоя изволила… – Ах, все равно! Давайте перо! Теперь все равно… Только зачем уехала? Разве я могу один… И подписав приговор, он взглянул своими голубыми детскими и добрыми глазами. – Ванна готова; ужин сейчас подают. – Ужин? Не надо… Впрочем, что такое? – Есть трюфели. |