Онлайн книга «Смерть Богов (Юлиан Отступник)»
|
– Ювентин! – позвал старец. Юноша не ответил. Мать говорила ему быстрым, радостным шепотом, как будто они были одни: – Я думала, что никогда не увижу тебя, сын мой! Хотела ехать в Александрию – о, я нашла бы тебя и там, в пустыне, но теперь, не правда ли, кончено? Скажи, что ты не уйдешь. Подожди, пока я умру. Потом, как хочешь… Старец повторил: – Ювентин, слышишь ли меня? – Старик, – произнесла женщина, взглянув на слепого, – ты не отнимешь сына у матери! Слушай, – если надо, я отрекусь от веры отцов моих, уверую в Распятого, сделаюсь монахиней… – Ты не разумеешь закона Христова, женщина! Мать не может быть монахиней, монахиня не может быть матерью. – Я родила его в муках!.. – Ты любишь не душу, а тело его. Женщина бросила на Дидима взгляд, полный бесконечной ненависти: – Будьте же вы прокляты, с вашими хитрыми, лживыми словами! – воскликнула она. – Будьте прокляты, отнимающие детей у матери, соблазняющие невинных, люди в черных одеждах, боящиеся света небесного, слуги Распятого, ненавидящие жизнь, разрушители всего, что в мире есть святого и великого!.. Лицо ее исказилось. Еще крепче прижалась она всем телом своим к ногам сына и проговорила, задыхаясь: – Я знаю, дитя мое… ты не уйдешь… ты не можешь… Старец Дидим с посохом в руках стоял у открытой внутренней двери колумбария, той, которая вела в катакомбы. – Именем Бога живого, повелеваю тебе, сын мой, иди за мною, оставь ее! – произнес он громко и торжественно. Тогда женщина сама выпустила сына из объятий своих и пролепетала чуть слышно: – Ну, оставь… иди… если можешь… Слезы перестали струиться из глаз ее; руки беспомощно упали на колени. Она ждала. – Помоги мне, Господи! – прошептал Ювентин, бледный, подымая глаза к небу. – «Если кто хочет идти за Мною и не возненавидит отца и мать свою, и жену, и детей, и братьев, и сестер, и самую жизнь свою, тот не может быть учеником Моим», – произнес Дидим и, ощупью войдя в дверь, в последний раз обернулся к послушнику: – Оставайся в мире, сын мой, и помни: ты отрекся от Христа. – Отче! Я – с тобой… Господи, вот я! – воскликнул Ювентин и пошел за учителем. Она не сделала ни одного движения, чтобы остановить его, ни одна черта в ее лице не дрогнула. Но, когда шаги их умолкли, – без звука, без стона, упала, как подкошенная. – Отворите! Именем благочестивого императора Констанция – отворите! То были воины, посланные префектом по доносу Ювентиновой матери, чтобы отыскать мятежных сабеллиан, исповедников Единосущия, врагов императора. Солдаты ударяли железным ломом в двери колумбария. Здание дрожало. Стеклянные и серебряные урны с пеплом умерших звенели жалобно. Воины уже сорвали половину дверей. Анатолий, Мирра и Арсиноя бросились во внутренние галереи катакомб. Христиане бегали по узким подземным ходам, как муравьи в разрытом муравейнике, устремляясь к потайным дверям и лестницам, сообщавшимся с каменоломней. Арсиноя и Мирра не знали в точности расположения катакомб. Они заблудились и попали в самый нижний ярус, находившийся в глубине пятидесяти локтей под землей. Здесь трудно было дышать. Под ногами выступала болотная вода. Изнеможенное пламя лампад тускнело. Зловоние отравляло воздух. Голова у Мирры закружилась; она потеряла сознание. Анатолий взял ее на руки. Каждое мгновение опасались они натолкнуться на воинов. Была и другая опасность: выходы могли завалить, и они остались бы под землей заживо погребенными. Наконец Ювентин окликнул их: – Сюда! Сюда! Согнувшись, нес он на плечах своих старца Дидима. Через несколько минут они достигли тайного выхода в каменоломню и оттуда – в Кампанию. Вернувшись домой, Арсиноя поспешно раздела и уложила в постель Мирру, все еще не приходившую в себя. В слабом мерцании зари, стоя на коленях, старшая сестра долго целовала неподвижные, худые и желтые, как воск, руки девочки. Странное выражение было на лице спящей. Никогда еще не дышало оно такою непорочной прелестью. Все ее маленькое тело казалось прозрачным и хрупким, как слишком тонкие стенки алебастровой амфоры, изнутри озаренной огнем. Этот огонь должен был потухнуть только с жизнью Мирры. XVIII
Поздно вечером, в болотистом дремучем лесу, недалеко от Рейна, между военным укреплением Tres Tabernae [8] и римским городом Аргенторатум, недавно завоеванным аламанами, пробирались два заблудившихся воина: один неуклюжий исполин с волосами огненного цвета и ребячески простодушным лицом, сармат на римской службе, Арагарий, другой – худенький, сморщенный, загорелый сириец, Стромбик. Среди стволов, покрытых мхом и грибными наростами, было темно; в теплом воздухе падал беззвучный дождь; пахло свежими листьями берез и мокрыми хвойными иглами; где-то вдали куковала кукушка. При каждом шелесте или треске сухих веток Стромбик в ужасе вздрагивал и хватался за руку спутника. – Дядя, а дядя! Арагария называл он дядей не по родству, а из дружбы: они были взяты в римское войско с двух противоположных концов мира; северный прожорливый и целомудренный варвар презирал сирийца, трусливого, сладострастного и умеренного в пище и питье, но, издеваясь, жалел его, как ребенка. – Дядя! – захныкал Стромбик еще жалобнее. – Чего скулишь? Отстань! – Есть в этом лесу медведи? Как ты думаешь, дядя? – Есть, – отвечал Арагарий угрюмо. – А что ежели мы встретим? А? – Убьем, сдерем кожу, продадим и пропьем. – Ну, а если не мы – его, а он нас? – Трусишка! Сейчас видно, что христианин. – Почему же христианин непременно должен быть трусом? – обиделся Стромбик. – Да ведь ты сам мне говорил, что в вашей книжке сказано: «ударят тебя в левую щеку – подставь правую». – Сказано. – Ну, вот видишь. А ежели так, то и воевать не надо: враг тебя в одну щеку, а ты ему другую. Трусы вы все вот что! – Цезарь Юлиан – христианин, а не трус, – защищался Стромбик. – Знаю, племянничек, – продолжал Арагарий, – что вы умеете прощать врагам, когда дело дойдет до сражения. Эх, мокрые курицы! У тебя и весь живот-то не больше моего кулака. Луковицу съешь – сыт на целый день. Оттого у тебя кровь, как болотная жижа. – Ах, дядя, дядя, – промолвил Стромбик укоризненно, – зачем ты напомнил о еде! Опять засосало под ложечкой. Миленький, дай головку чесноку: я знаю, у тебя осталась в мешке. |