Книга Кошка Белого Графа, страница 18 – Кира Калинина

Мех и правда был, как печь — только мягкая. Незнакомец уложил его круговыми складками, заключив меня в пушистое гнездо, а сам сел напротив и стал неторопливо застегиваться. Движения пальцев, перебирающих пуговицы, одну за другой, действовали усыпляюще. От слабости мутилось в глазах, разум уплывал в манящую тьму, и я позволила себе поддаться, услышав напоследок:

— Спи, кошка. Не бойся. Теперь все будет хорошо.

* * *

Гудрун казалось, что она пробирается по белому болоту. Снег засасывал, как трясина, ноги проваливались по самые края высоченных валяных сапожищ, путались в юбках и полах тяжелого тулупа. Лицо горело от мороза, по спине струился пот.

Она была в Верове всего однажды — ребенком. Котенком… Обследовала все кусты, все коряги, сунула нос в каждое дупло, и не сомневалась, что отыщет дорогу, сколько бы ни прошло лет.

Но под деревьями уже легли синие тени, между стволов вспышками пробивался малиново-золотой зимний закат, а лесной домик все не показывался.

Гудрун потерла рукавицей нос, щеки — и оглянулась. Смазанная цепь следов позади нее тянулась, как рваный шрам на снежной шкуре. Как указатель. Значит, вернуться она сможет в любой момент.

Если успеет дотемна. Если не начнется метель. Не разгуляется мороз. Не встретится на пути хищник…

А каково сейчас Карин? Где она?

Гудрун доковыляла до поваленного дерева, и принялась рукавами счищать снег с наклонно лежащего ствола. Ей надо сесть. Отдохнуть подумать… На пригоршню снега, упавшую сверху, она не обратила внимания. В лесу постоянно что-то падало, потрескивало и поскрипывало. Может, птица сорвалась с ветки, белка проскакала или сучок не выдержал тяжести снежного груза.

Но следом прыгнуло большое, мохнатое…

У Гудрун захолонуло сердце.

Она опрокинулась на спину и сквозь пелену ужаса увидела перед собой желтые глаза на рыжевато-серой морде, уши с кисточками и мощные лапы.

Рысь уселась на расчищенном стволе, ее верхняя губа дрогнула, обнажив кончики клыков. Скорее насмешка, чем угроза.

"Здорово, племяшка. Решила навестить старуху? И полувека не прошло, — прозвучало в голове. — Никак случилось что?"

С минуту Гудрун лежала в снегу, не в силах издать хоть звук, потом заставила себя сесть.

— С Карин… дочерью моей, беда…

Спустя полтора часа они сидели друг против друга во дворе лесного домика: Гудрун на колоде, накинув поверх тулупа медвежью полость, прогретую на печи, тетка Фрейя, так и не принявшая человеческого облика, — на поленнице.

Рысь даже в дом не вошла. Гудрун пришлось самой разогревать себе кашу с заячьим мясом и ставить водовар.

В доме было просто, как в крестьянской избе. Лавка, стол, сундук, лаз в подполье. Полы не метены, побелка с печи облезла. По всему видно, что хозяйка мало заботилась об удобстве своей человеческой половины. И следы вокруг дома были только звериные.

— Ты что же, совсем не оборачиваешься?

"Оборачиваюсь, — пришел ответ. — Печь натопить, кашу сварить. Дичи в лесу нынче мало".

Гудрун так вымоталась, что чужой голос в голове не пугал. Хотя в пору ее детства тетка Фрейя так не умела.

В тот единственный раз они с матерью гостили в лесном домике больше месяца. Тетка прибила мышонка специально для маленькой Гуни — угощайся племяшка! Голенький, шерсть жевать не надо. Гудрун ударилась в рев. Чуть было не ушла пешком назад в Свеянск, не желая оставаться под кровом убийцы.

Всю жизнь она вот так рубила с плеча…

"В человечьем теле у меня руки-ноги болят, — толковала Фрейя между тем. — И поясница. С нутром нелады, в глазах мутит. А зверем я еще сильна. Придет день, насовсем в рысьем теле останусь. Да ты не бледней, Гунька, не бледней! Ничего плохого в звериной жизни нет. Это Урсулка, мать твоя, голову тебе задурила своим городом. Говорила я ей, нечего в этом городе делать, живите тут, со мной. Так нет: девочке учиться надо, ремесло осваивать. И сама, помню, любила в шляпке по мостовой пройтись, каблучками постучать…"

Подул ветер, с крыши полетела снежная пыль — прямо в рысью морду. Тетка Фрейя чихнула.

"Трусиха ты, Гунька. И мужа себе нашла такого же, городского… труса и дурака! Или ты еще чем ему насолила? Может, на сторону поглядывала?"

В сумерках прищуренные глаза тетки отливали холодным лунным золотом.

Гудрун вскочила, неуклюже сбросив с себя медвежью полость. После такого нужно было вскочить — и ответить, как она умела! Но все слова потерялись. Гудрун не чувствовала ни обиды, ни злости, только застарелая горечь — и тянущий душу страх.

— Вернульф не из города был, — выговорила через силу.

"Все одно, — фыркнула рысь. — Я четыре раза замуж ходила, дважды через Лабиринт, дважды — так. Ни от кого себя не таила, и никто от моей рысьей шубы не шарахался. Опасались, это да… Потому как и без когтей приложить могу, — она подняла тяжелую лапу в густом меху. — Но ни один хахаль из моей постели не сбежал. В деревне вон тоже побаиваются, но уважают. Чуть что, ко мне. Ой, бабка Фрейя, у нас ребеночек в лесу потерялся, не поищешь? Ой, бабка Фрейя, у нас лисица повадилась цыплят таскать — не проучишь? А ты сама живешь — дрожишь и девчонку свою запугала. Вот и удрала она от тебя… Ты покров-то накинь. Простынешь, кто дочь спасать будет?"

— Я ее к тебе привезти хотела, — сказала Гудрун. — Думала, ты знаешь, что делать. Ты же всегда говорила, что с самим богом зверей дружна…

"Надо же, запомнила, — рысь фыркнула снова, на этот раз сочувственно и даже, пожалуй, виновато. — Зверям не нужен бог, они сами справляются. Это я тебе, маленькой, сказки рассказывала…"

Гудрун тяжело осела на колоду.

— Я к Брунну ходила, — заговорила она мертвым голосом. — Договориться, чтобы отвез в Верову. Всего-то час меня не было. Майра, дурочка, ее во двор выпустила, а она скок через забор.

Гудрун помолчала, глядя перед собой.

— В храме клянутся, что не видели никакой кошки…

"Что-то ты скрываешь, племяшка".

— Ты что же, и мысли читать выучилась?

"Не выучилась, — усмехнулась Фрейя. — В сны могу заглянуть. Тебе или еще кому… А у тебя и читать ничего не надо. Виной и смятением и так за версту разит".

Гудрун не шелохнулась, холодно радуясь пустоте в мыслях.

"Души в тебе не осталось, Гунька, вот что. Вся вместе с даром вышла. Один расчет. А всех чувств — страх да зависть. Заедало тебя, что девчонка твоя вволю живет, а ты свою кошачью половину в отхожее место выкинула и ее к тому же понукала".

— Что за чушь ты несешь… — Гудрун прикрыла глаза. — Я хотела ей счастья. Чтобы не как у меня. Если бы я до свадьбы к Дакху сходила…

Рысь зарычала, обнажив клыки:

"Дур-ра ты, Гунька! Ох, дур-р-ра…"