Книга Ребёнок магната. Не.Разлучные., страница 3 – Вероника Лесневская

— Вынужден вас огорчить, но не все в этой жизни покупается и продается, — спокойно тянет Пашкевич и мгновенно выводит меня из равновесия.

Бью руками об стол и подскакиваю с места. Упираюсь в деревянную поверхность кулаками, подаюсь ближе к Пашкевичу, нависая над ним, и выговариваю жестко и четко:

— Вы давали клятву спасать людей. Какого черта тогда здоровье гробите? Отпустили Левицкую после операции, — кровь в жилах стынет от осознания того, что Мика сейчас бродит где-то по Кракову слабая и беззащитная. — Неизвестно, где она и что с ней случилось за стенами клиники.

— Все с ней в порядке, — гинеколог исподлобья смотрит на меня. С неприкрытой ненавистью.

— Где она? — повышаю голос.

— Там, где вы ее не достанете. Не тратьте силы и время, — раздражает меня он.

— Буду тратить! Пока не найду, — мой тон звучит угрожающе.

— Оставьте девочку в покое! — не выдерживает врач и тоже поднимается.

— Не могу я, — признаюсь обреченно.

— Думаете, скрыли записи из истории болезни вместе с Каминским — и все вам с рук сойдет? — злится Пашкевич, а я понятия не имею, о чем он говорит. — Рано или поздно общественности станет известно, что вы творите. Закон бумеранга никто не отменял. А теперь идите к дьяволу вместе со своими угрозами и деньгами!

— О каких записях идет речь? Что на самом деле произошло с Микой? — хрипло спрашиваю.

Но доктор игнорирует меня. Разворачивается и широкими, размашистыми шагами следует на выход.

— Пожалуйста, — прошу тихо. — Помогите мне, — умолкаю на доли секунды, чтобы потом выпалить честно: — Я люблю ее.

Пашкевич замирает у двери, а его ладонь остается лежать на ручке, не поворачивая ее.

— Как сестру? — уточняет, не глядя на меня.

Едва не взрываюсь. Как же достали все тыкать нас этими мнимыми родственными узами! Чужие мы по крови!

— Мы неродные, у меня есть доказательства, — объясняю поспешно, лишь бы доктор не ушел. — Поможете мне? Нам обоим?

— Не думаю, что это хорошая идея. Отпустите ее, если любите, — поучительно выдает. А сам явно сомневается. Медлит, не торопится покинуть кабинет.

— Я не вру, — продолжаю я, мысленно молясь, чтобы врач мне поверил. — Я землю рыть готов, лишь бы найти ее. Но пока даже не знаю, в каком направлении это делать. Мика чужая в Польше. Совсем одна здесь. Без денег, без друзей. Я не желаю ей зла. Наоборот, уберечь хочу.

Врач оглядывается, изучает меня, будто решая, можно ли мне доверять.

— Что же тогда не уберегли? — бросает с вызовом. — От ваших родственников.

— Я правда не понимаю, о чем вы, — рычу я, вновь раздражаясь. — Мике стало плохо, и я сразу же привез ее сюда. Я был уверен, что она беременна и у нее что-то вроде угрозы выкидыша, но, как оказалось, все было ложью… — осекаюсь, не желая вдаваться в подробности.

Мика врала о своей беременности, чтобы расположить к себе деда и получить в итоге большую долю наследства. Семейные ценности для Адама всегда были на первом месте. И он без сомнений отдал бы все внучке, ожидающей малыша. И ее «любящему будущему мужу», который тоже оказался подставным.

Я ненавижу Мику за ее ложь, но в тоже время не могу ее потерять. Особенно после того, как тест ДНК показал, что мы с ней не родственники. С одной стороны, это доказывает, что она обманула всех нас, мошенничала, выдавая себя за внучку Адама и мою двоюродную сестру. Но с другой, мне нужна Мика. Такая, как есть.

Это безумие, одержимость… Пусть. И хуже всего — жить в неведении. Где она сейчас, после операции? Что с ней? Мне бы хотя бы удостовериться, что Мика здорова и не вляпалась ни в какую историю…

— Каминский утверждал, что у Левицкой проблемы по женской части, воспаление. Из-за этого пришлось провести лапароскопию, — говорю все, что знаю, лишь бы не оборвалась невидимая нить взаимопонимания с Пашкевичем. — Меня не пустили к Мике, сказали прийти на следующий день. Но ее уже не было. И все из-за вас! — тычу пальцем. — Вы рассказали ей о бесплодии и позволили уйти.

— Неизвестно, что бы с ней сделали, если бы она осталась, — цедит врач и скрипит зубами. — Не уверен, что ваша семья не остановилась бы на абортивных таблетках.

— Что? — ору, как безумный. — Какие на хрен… — даже боюсь вслух произносить. — Я ничего не понимаю! Объясните!

Пашкевич сканирует меня взглядом. Возвращается к столу и занимает свое кресло, намекая, что готов продолжить разговор. Обхожу его, сажусь напротив, складываю руки в замок.

— Из истории болезни «исчез» анализ крови Левицкой, где обнаружили чересчур большую дозу вещества, провоцирующего искусственные месячные, с которыми должен был выйти плод, — докладывает врач, сильнее путая меня. — Препарат вызвал осложнения. Лапара была необходима, так что в данной ситуации Каминский все сделал правильно. Однако сам факт «отравления» предпочел скрыть. Судя по рассказам Левицкой, таблетки подсыпал ей кто-то из вашей семьи. Видимо, по его же указке заведующий молчит о том, что на самом деле произошло с девочкой.

— Так она была беременна или нет? — судорожно сглатываю я.

— Сто процентов нет, — отрицательно качает головой Пашкевич.

— Откуда такая уверенность? — прищуриваюсь с подозрением.

И в следующую секунду врач шокирует меня:

— Невозможно быть беременной, если ты девственница.

* * *

Сам не замечаю, как меня захлестывают воспоминания о нашей первой встрече с Микой. Рыночная площадь Кракова. Смешная «туристка-бегунья», которая куда-то безумно спешит и врет напропалую. Кафе.

Отель…

— Мягкий ёжик, — шепчу Мике в губы и накрываю их своими. Завоевываю. Уничтожаю возведенные ею стены. Пресекаю попытку побега.

Хочу. До безумия. До нервного покалывания во всем теле. Впервые в жизни так остро и бескомпромиссно.

Поэтому толкаю Мику обратно в номер, захлопываю дверь за нами. Прижимаю дрожащую фигурку к стене. Ёжик отвечает на поцелуй, настороженно, с интересом и как-то… скромно. Удивляет. По ее дерзкому поведению и не скажешь, что она такая нежная и хрупкая.

Девочка-загадка, но искать ответы нет ни времени, ни сил, ни желания.

Осталась только страсть, всепоглощающая и отключающая разум.

Мне нужна эта девушка. Здесь и сейчас.

Но Мика мычит что-то мне в рот, упирается ладошками в грудь. Легко толкает. И я поддаюсь, чтобы не спугнуть. Недоуменно всматриваюсь в раскрасневшееся личико. Неужели? Она умеет смущаться?

— Ты слишком… торопишься, — лепечет Мика, а у самой голос срывается. Эротично так, что мозг капитулирует перед рвущейся наружу похотью. — Я не…

— Я тебя не трону, — язык несет какую-то чушь, пока тело бунтует и тянется к девушке.