Книга Платформа, страница 44 – Роджер Леви

– Зло, – выпалил я, удивив своей резкостью как Соламэна, так и себя. – Добро и зло.

– Зло. Твоя мать не до конца понимала, насколько… насколько суровой будет жизнь на Геенне. Она воображала себе простоту. Ей там было тяжело. Но Савл хорошо адаптировался, а ты процветал, так что она смирилась.

– Ты знал ее так же хорошо, как и Савла, – отметил я.

– Да, а как же иначе? – Цикл слез запустился снова. – Скажи мне, Алеф. Как по-твоему, почему женщина, подобная твоей матери, может влюбиться в человека вроде Савла?

Любовь! Эта идея поставила меня в тупик. Да к тому же еще это слово произнес Соламэн, человек, во многом напоминавший моего отца. Я пожал плечами.

Но он подался вперед.

– Разве ты не видишь, Алеф? Разве ты не видишь?

Я понял, что это настоящий вопрос, задача, которую он передо мной ставит, подобная прежним, но совершенно иная. И я подозревал, что подсказка заключена в вопросе.

Я пристально посмотрел на него. «Разве ты не видишь?»

Я вернулся назад, к истокам. Как вообще она могла познакомиться с Савлом? Он провел свою жизнь здесь, с Дреймом, так что в этом месте они и должны были встретить друг друга. И она понимала его, а как можно понять такого человека, как Савл?

Это было связано со зрением.

Я начинал догадываться. Ответ был прямо передо мной: такого человека, как Савл, можно понять, если ты сам на него похож или знаешь кого-то, на него похожего. А поскольку она не была похожа на Савла…

«Разве ты не видишь?»

Я посмотрел на Соламэна, который все еще плакал правым глазом, хотя левый был сух. Я увидел его плачущим и представил свою маму плачущей. Всхлипывая, они одинаково кривили рот.

Я сказал:

– Она была твоей сестрой, Соламэн.

Он кивнул.

Прошла минута, прежде чем я смог спросить:

– Почему ты мне раньше не сказал?

Он положил руку мне на плечо. Это был первый раз, когда он меня коснулся. Мой дядя. Член моей семьи.

Это Соламэн стоял позади меня в тот первый день на Пеко, в кабинете Дрейма. Мой дядя.

– Я не знал, как ты отреагируешь, Алеф, – сказал он, продолжая мягко сжимать мое плечо. – Ты мог не обратить на это внимания, а мог совсем сломаться. Я не хотел рисковать. До самого недавнего времени мне было очень легко ничего тебе не рассказывать. Ты не выказывал интереса. Ты никогда ни о чем не спрашивал.

Я видел, как сходились детали – нет, я понимал. Подобное ощущение у меня было, когда Соламэн учил меня анализировать, размышлять. Оно было невероятным, сокрушительным. Как будто то, что я унаследовал от матери, наконец-то раскрылось во мне в полной мере – неожиданно, молниеносно. Савл был лучшим другом ее брата; конечно же, она в него влюбилась. Она понимала лучшее и худшее в нем и принимала все без остатка. Она даже смогла вынести ужасную закостенелость Геенны, поскольку уже была привычна к такой же неугасимой убежденности.

Все сходилось. И с моей гееннской нуждой в самобичевании, в следовании логическому пути, я заставил себя пойти еще дальше.

– Почему ты рассказываешь мне сейчас?

Но я знал ответ. Я ненавидел эту чудовищную способность понимать людей, переданную мне матерью. Я совсем ее не хотел. Легче было уйти в статистику, и теперь мне хотелось сделать именно это. Я представлял себе ряды чисел, но цифры разлетались в стороны. Удержать получалось только ужасные, безжалостные слова: меланома, саркома, метастазы. Песнь была полна ими и звучавшими вокруг них хорами рыданий.

Я спросил:

– Что у тебя на щеке, Соламэн?

Мой дядя ласково стиснул мое плечо, а потом убрал руку. Я все еще чувствовал призрак его прикосновения. Потом он прижал ладонь к щеке и ответил:

– Это моя смерть, Алеф.

И его слезы побежали по ней бесконечным потоком.

КлючСоб 18: этаж

После откровения о его болезни я довольно долго не видел Соламэна. Ошеломительный прилив человеческого понимания, нахлынувший на меня, после того случая спал, хотя еще несколько недель меня преследовали сны об отце и матери.

Я никому не мог рассказать об этих снах. Без Соламэна или Пеллонхорка собеседников у меня не было вообще.

Болезнь Соламэна выбросила меня в жизнь, для которой он меня готовил. Мне предстояло стать заменой своему отцу, а работой моей была максимизация доходов Дрейма. Я сидел над данными, пока они не сделались частью меня.

Возможно, я мог бы уйти. Мог бы сказать Итану Дрейму, что буду работать на него из другого места, только, в отличие от отца, исчезнуть бесследно.

Но получилось бы у меня? Я обладал знаниями и навыками, но это были навыки ума. Я не был практичен. Способен тщательно планировать, однако неуклюж там, где дело касалось реального, физического.

В любом случае, у меня никого не было. В живых оставались лишь два близких мне человека: Соламэн и Пеллонхорк.

И я хотел отомстить. Хотел обрушить свое возмездие на Спеткина Лигата. В то время я слишком боялся Итана Дрейма и не думал о том, чтобы выступить против него. Будь я старше, я мог бы рассуждать иначе, но я все еще был подростком и мыслил неумело. Мне пришлось ждать.

Когда я увидел Соламэна в следующий раз, он сказал, что настало время приступать к делу, и отвез меня на лифте туда, где, по его словам, было мое рабочее место. Говорил он чуть невнятно. Щека у него проседала, подтягивая глаз вниз, а губу вверх. Болезнь угнездилась в гайморовой пазухе и была подобна зыбучему песку, в который проваливалось лицо Соламэна. Мы об этом не упоминали. Я не спросил, лечится ли он. Если Соламэн не лечился, у него была на то причина, а если лечился, это явно не помогало.

Возможно, ему хотелось, чтобы я с ним об этом поговорил, но я не мог. Моя новообретенная эмпатия не была к этому готова. Я знал о смерти – я, в конце концов, провел детство, таская с собой маленький гробик, как делали все дети Геенны, и видел, как убивают моих родителей, – но не мог говорить с Соламэном о той, что ожидала его.

– Ты готов? – спросил он у меня возле двери. Чтобы говорить, ему приходилось напрягаться. Мышцы лица начинали отказывать, и он не мог держать рот закрытым, точно так же, как не мог моргать правым глазом. Из-за того, что росло в его пазухе, Соламэн звучал так, словно говорил против ужасного ветра.

– Да, – ответил я.

Он толкнул дверь.

Все бросили свои дела. Никто не смотрел на меня. Все смотрели на Соламэна.

Говоря медленно и так четко, как был способен, он представил меня команде, в которой мне предстояло работать. Представил по имени, а еще – как сына Савла. Потом назвал мне двадцать восемь их имен, одно за другим, и я запомнил все, но ни один из них, как выяснилось, не запомнил моего. На тот момент нас объединяло одно – мы все понимали, что Соламэн прощается.