Книга Косиног. История о колдовстве, страница 13 – Джеральд Бром

– Бог даст, все у нас с тобой будет, – сказал Эдвард, накрыв ее руки ладонями. – А ты, Абита Уильямс – просто благословение Господа. Что б я без тебя делал?

– Мы с тобой – просто пара белых ворон, – рассмеялась Абита. – Что ж, может, вдвоем и найдем себе место под солнцем.

Сложив тарелки и ложки с ножами в большую лохань, чтоб вымыть поутру, Абита обнаружила Эдварда за извлечением из-за буфета спрятанной там черной кожаной сумки.

Муж поднял на нее взгляд.

– Абита, ты мне сегодня почитаешь?

– Почитаю, – с улыбкой отвечала она. – Знаешь же, что почитаю.

Пристроив сумку возле кровати, Эдвард снял сапоги, сел, зажег масляную лампу, вынул из сумки пару книг и выбрал из них одну. Читать он умел и сам, но очень уж медленно складывал буквы в слова.

– Что сегодня читаем, Эдвард?

Муж подал Абите «Королеву духов» Эдмунда Спенсера.

– А-а, моя любимая!

– Я помню.

Эту книгу Абита привезла с собою из Англии. Как всполошился Эдвард, впервые увидев ее, как горячо настаивал, чтобы Абита немедля ее сожгла: ведь среди пуритан чтение любых книг, кроме Библии почитается за тяжкий грех… Однако Абите удалось уломать его послушать несколько глав, и после этого Эдвард согласился сберечь книгу, пока она не будет дочитана до конца. Сейчас они читали «Королеву духов» уже по третьему разу, а книг в доме завелось целых шесть. Похоже, с тех пор без приобретения нового романа не обходилась ни одна поездка в Хартфорд.

«Да, Эдвард, пожалуй, ты не безнадежен», – с улыбкой подумала Абита.

Раздевшись до нижней рубашки, она устроилась на кровати, рядом с мужем, скрестила ноги, открыла книгу там, где остановилась в последний раз, и начала читать.

Тем временем Эдвард подтащил к себе сумку. Ее он унаследовал от отца. Внутри хранились несколько угольных карандашей и пять-шесть дюжин старых листов пергамента. Пергамент был сплошь исписан многословными отцовскими толкованиями всевозможных отрывков из Библии, но сохранил его Эдвард вовсе не ради них, а из любви к рисованию и украшал эти страницы – с лицевой стороны, с оборотной, хоть чистые, хоть поверх строк – на удивление точными, уверенно выполненными рисунками. Вот и сейчас он достал пергамент и уголь, уложил сумку на колено, а сверху пристроил пергаментный лист, чтобы порисовать, пока Абита читает вслух.

– Я так радуюсь, когда тебе удается выкроить время для рисования, – сказала Абита, наугад вынув из стопки листок.

Рисунок, как и большая часть их, оказался ее портретом, одним из первых, нарисованных Эдвардом: лицо кривовато, глаза косят, губы – всего-навсего толстые линии… Абита тихонько хихикнула. Выглядела она здесь, точно печальное огородное пугало, однако, несмотря на всю грубость рисунка, узнала в портрете себя, а вынув из стопки еще один, сделанный совсем недавно, изумленно подняла брови. Вот это разница! Здесь черты ее лица и волосы слагались из мягких, волнистых, оживленных растушевкой штрихов. Но больше всего ей нравилось, что Эдвард изобразил ее настоящей красавицей. Оставалось только надеяться, что он вправду видит Абиту именно такой.

– Эдвард, скажи: как так выходит, что каждый новый рисунок получается лучше прежнего? Может, ты в детстве уроки рисования брал?

– О нет, единственным уроком изящных искусств за всю мою жизнь была порка, заданная отцом, заставшим меня за рисованием. Кажется, мне тогда было лет около восьми. Рисовать снова я начал только после смерти отца, и то не сразу.

– Тогда как же у тебя получается? Как можно постичь мастерство рисования самоучкой?

– Само собой выходит, – подав плечами, ответил Эдвард. – По-другому объяснить не могу.

– Вот эти, новые, просто чудесны. А невозможность вставить их в рамки и повесить на стену – сущее безобразие!

Представив себе ужас на лице Сары Картер при виде одного из этих рисунков, Абита хихикнула и вынула из стопки еще листок. Этого она раньше не видела. Тут Эдвард изобразил ее спящей: волосы, точно в сказочных грезах, вьются вокруг озаренного лунным светом лица; особо подчеркнуты полные губы и выпуклость полуобнаженной груди…

«Вот красота-то! Какая же красота!» – подумала она, взглянув на Эдварда так, точно видит его впервые. В эту минуту, страстно чертя углем по пергаменту, он сделался просто прекрасен: губы слегка приоткрыты, в глазах огонь…

«По-моему, за всей этой неловкостью прячется романтик».

С этой мыслью Абита показала Эдварду рисунок.

– Ты вправду такой меня видишь?

Муж, покраснев, кивнул.

Озорно улыбнувшись, Абита потянула книзу ворот рубашки, медленно обнажила плечи, а после и грудь.

Эдвард отвел взгляд, уставился на пергамент.

– Мне нравится, Эдвард. А нарисуй меня… вот такой? Пожалуйста.

Не ответив ни слова, Эдвард краешком глаза выглянул из-за пергамента, не спеша, без нажима, принялся рисовать. Но вот уголь в его руке замелькал быстрее, едва ли не с лихорадочной быстротой, устремленный на Абиту взгляд мужа ожил, дыхание участилось, и сердце Абиты тоже застучало куда быстрее.

– Эдвард, похоже, читать я больше не в настроении.

Отложив книгу, она вынула из рук мужа пергамент и карандаш, отложила в сторонку и их, и поцеловала Эдварда в губы.

Казалось, Эдвард на миг растерялся, не зная, что делать, но тут же страстно ответил на поцелуй. Языки их встретились, ладони Эдварда легли на грудь, скользнули к бедрам.

Любя друг друга во мраке, под треск огня в очаге, ни Абита, ни Эдвард даже не заметили пауков – многих дюжин пауков самой разной величины, разом вылезших из укрытий, засеменивших по полу, по потолку. Не заметили они и трех небольших теней, замерших в дальнем углу комнаты, парящих над полом, в ожидании глядя на них.

– Нет, папа, твою ферму я сохраню, – шептал Уоллес, шагая по ступеням, ведущим к роскошному парадному крыльцу особняка лорда Мэнсфилда. – Клянусь тебе, сохраню.

Трижды ударив в дверь увесистым бронзовым молотком, он принялся ждать.

При виде гостя вышедший на стук дворецкий слегка растерялся.

– Мистер Уильямс, сэр… э-э… сегодня я вас не ожидал.

– Да, но мне нужно увидеться с лордом Мэнсфилдом. По срочному делу.

– Хм-м… позвольте, я справлюсь, готов ли он вас принять. Прошу, входите. Можете присесть здесь, в фойе.

В дом Уоллес вошел, однако садиться не стал, а вместо этого зашагал из угла в угол и мельком заглянул в примыкавшую к фойе гостиную. В стенах особняка лорда Мэнсфилда он оказался впервые и от души восхищался бронзовыми дверными ручками, канделябрами, прекрасными живописными полотнами, узорчатыми коврами, изысканной мебелью. Лорд Мэнсфилд тоже был пуританином, однако даже среди пуритан богатство и положение в обществе приносили их обладателям немалые привилегии. Некоторые вовсе считали, что богатство свидетельствует о благоволении Господа, а посему его не только можно, но и до́лжно выставлять напоказ.