Онлайн книга «Лунные хроники. Мгновенная карма»
Я пристально смотрю на него, хотя он почему-то избегает встречаться со мной взглядом. Мое мнение о Квинте снова меняется. – Когда-нибудь ты смог бы попасть в National Geographic [57]. Он усмехается, и в уголках его глаз появляются лучики морщинок, когда он, наконец, поднимает на меня взгляд. – Об этом можно только мечтать, но… Я имею в виду, у них работают первоклассные фотографы. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь… – Сможешь. Так и будет, – говорю я с удивительной убежденностью. – Ты такой талантливый. Он проводит рукой по волосам: – Не-а. В лучшем случае – средний. Но мне это действительно нравится, так что… посмотрим. – Поверить не могу, что ты дразнил меня насчет моего десятилетнего плана, а сам все это время держал такое в секрете. Он все еще выглядит смущенным, разминая плечи. – Да как-то неловко говорить об этом. Ну, в самом деле… о чем тут говорить? Что я хочу отправиться к Большому Барьерному рифу и стать подводным фотографом? Это звучит надуманно и нереально. – Вовсе нет. Я имею в виду, кто-то же этим занимается, иначе у нас не было бы всех этих крутых документальных фильмов о причудливой морской жизни, которые мистер Чавес нам показывал. – Верно. Хорошая мысль. – Его глаза благодарно поблескивают. – Что мне в тебе нравится, Пруденс, так это то, что ты – оптимист. – Скорее реалист, готовый много работать. Он усмехается: – Еще лучше. Мои щеки горят. Теперь моя очередь отводить взгляд и зарываться пальцами в плюшевое одеяло. Я подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками. – Я верю, что, приложив достаточно усилий и проявив усердие, можно добиться чего угодно. И да, я – нелепая перфекционистка и, возможно, чересчур трудолюбива. Но это все, что у меня есть, так что… думаю, лучше использовать это по максимуму. – Что значит – это все, что у тебя есть? Я морщусь. Мне не следовало этого говорить. Какая-то моя частичка хочет отмотать назад или сказать: «Не обращай внимания, просто вырвалось», но… есть что-то особенное в этом тусклом освещении, в шуме дождя, который превратился из грохота потока в мелодичный стук, и в том, что Квинт только что признался в своей заветной мечте. Все это придает мне смелости. Или, если не смелости, то, по крайней мере, ощущения того, что можно позволить себе быть чуть более уязвимой. – Взять хотя бы Джуда, – тихо говорю я, осторожно подбирая слова. – Он такой милый. Он всем нравится. Он просто ладит с людьми, куда бы ни пришел. Я знаю, что я не такая. Или Ари. Она так талантлива, так увлечена музыкой… А я, на самом деле, не увлечена ничем, кроме желания добиться успеха. Выложиться на все сто. Но я умею планировать, я очень организованная, и, если учитель дает задание подготовить доклад, я расшибусь в лепешку и напишу лучший из всех, что когда-либо видели. Если я устраиваю гала, то это будет такая вечеринка, которую никто никогда не забудет. Я могу это сделать. И мне кажется, что, если я смогу поразить людей своими достижениями, они, возможно, не заметят того, что я неостроумная и некрасивая… зануда. Я замолкаю и утыкаюсь лицом в колени. Мне самой не верится, что я все это сказала. Но в то же время я испытываю облегчение, признавшись в том, что уверенность, которую я демонстрирую миру – не более чем отвлекающая тактика. Маскирующая страх, скрывающийся под ней. – Я думаю, – отвечает наконец Квинт, как будто это он наговорил лишнего, – что ты не… некрасивая. Я издаю неопределенный звук – то ли смех, то ли кашель. Осмеливаюсь поднять на него взгляд, но тут же отворачиваюсь. – Во-первых, двойные отрицания грамматически неприемлемы [58]. Он стонет: – Не могу с тобой тягаться. – Во-вторых, – продолжаю я, пропустив его слова мимо ушей, – я не напрашивалась на комплимент. Но… спасибо! Ты действительно так думаешь? – Я это знаю. – Он откашливается, и я чувствую, что ему, возможно, так же неловко от этого разговора, как и мне. – Но я хочу сказать другое. Я никогда раньше не видел тебя сомневающейся в себе. И я не шучу. Ты… – Он замолкает. Я энергично качаю головой. – Можешь не продолжать. Не пойми меня неправильно. Дело не в том, что я считаю себя уродиной и все такое, но… в окружении девчонок, которые все лето щеголяют в обрезанных шортах и бикини? Я знаю, что выгляжу не так. Квинт издает какой-то жужжащий звук, и я не могу сказать, согласен он со мной или нет. Когда он снова открывает рот, я ожидаю повторения того же полу-комплимента: «Ты не некрасивая». И да, все мое тело до сих пор горит от этих слов. Но вместо этого он произносит кое-что во сто раз более важное. То, что, по-моему, мне никто никогда раньше не говорил. – Как бы то ни было, я думаю, что ты очень интересная. По крайней мере, когда не критикуешь все, что я говорю или делаю. – На его щеках появляются ямочки. – Вообще-то, этим летом мне было с тобой очень интересно. Мы смотрим друг на друга в свете фонарика, за окном моросит дождь. У меня перехватывает горло. Я с удивлением обнаруживаю, что глаза у меня на мокром месте, и надеюсь, что в этой полутьме Квинт ничего не заметит. Он не может знать – да откуда? – как приятно слышать эти слова, тем более понимая, что они искренние. – И еще… – Квинт громко откашливается и скрещивает лодыжки. – У меня огромные брови. Я фыркаю и зажимаю ладонью рот. – Что? – Да-да. На случай, если ты не заметила. – Он наклоняется ко мне и показывает на одну бровь. – Можешь придвинуться ближе, если хочешь убедиться. – Хм. Спасибо, я их видела. – Ну, да, как же иначе. Все их видели. Даже марсиане. Я смеюсь: – Квинт… – Нет, не пытайся убедить меня, что они не так уж плохи. У меня есть зеркало. Я знаю правду. – Он театрально вздыхает и прислоняется спиной к шкафу. – Когда я был маленьким, однажды попросил маму помочь мне их выщипать. – Шутишь. – Серьезно. Она отказалась. Наговорила мне всякой чепухи, как все мамаши, типа «ты хорош таким, какой есть». Поэтому я прокрался в ее ванную, взял пинцет и выдрал один волосок. Всего один! Было так больно, что я заплакал. Не понимаю, зачем девчонки так себя истязают? |