Онлайн книга «Фатальное колесо. Шестое чувство»
|
– Будь моя воля – не стала бы давать. «Будь моя воля, я б тебя в наркологический диспансер сдал! – злобно подумал я. – Дожился. Наркоманка воспитывает!» – Почему это? – А из чего состоит корпус судна? Не помните? – Ну, допустим из обшивки, переборок и… А! Этот набор? Продольные и поперечные связи? – Возможно, вы свой диплом все же получите. – А вы, возможно… – Что? – Она отложила реестр и медленно повернула ко мне голову. – Что я? Что вы хотите сказать, Виктор? – А вы… с мужем своим перестанете ссориться. Когда-нибудь… – А вам не кажется, Виктор, что это не совсем ваше дело? В принципе, она права. Далеко зашел. Я что, совесть нации? – Кажется. Извините, – буркнул я примиряюще. – Просто… – Что? – Из-за этих трафаретчиков… Ну, не из-за тех, что у вашего мужа… из-за других… Короче, девчонка одна умерла. От передоза… Она чуть заметно вздрогнула. Оглянулась вокруг себя, будто нас кто-то подслушивал. Потом отложила гроссбух и вяло махнула мне рукой: – Отойдем. В курилку… Слегка опешив, я молча потянулся за ней, кивнув перед уходом головой зарывшемуся в кальки чертежей Сашке Егорочкину, мол, работай, я сейчас. Он грустно посмотрел мне вслед. С ним-то что не слава богу? На лестничной площадке между подвалом и первым этажом буйствовал зеленый оазис: глянцевые фикусы, гигантские монстеры в кадках, вездесущие щучьи хвосты пестрого окраса и заросли разномастной традесканции, пучками свисающей со стен, на одной из которых громадными буквами в рубленом стиле было грозно начертано красным по голубому: «НЕ КУРИТЬ!» А снизу стояла урна-пепельница, на четверть забитая окурками, и стандартная общевойсковая тумбочка, на внутренней полке которой была предусмотрительно оставлена большая коробка хозяйственных спичек. Марьяна не глядя сунула туда руку и ловко вытянула на свет божий уже горящую спичку. Прикурила и глубоко затянулась, облокотившись о стену и сложив руки на груди. Спохватившись, предложила мне сигарету. Я отказался. – Когда умерла девочка? – спросила она, разгоняя перед собой дым. – Где-то… года полтора назад. Летом. Она помолчала. – Что-то такое было, – сказала непонятно. – Припоминаю. Только это… не «семья». Наши к этому не имеют никакого отношения. Я напрягся. Она говорила так, будто я в курсе – что такое «семья», кто такие «наши». Начнешь переспрашивать – можно вспугнуть. – Вон, значит, как, – медленно произнес я с видом знатока. – И… Салман приблизительно то же самое мне сказал… – Салман? – удивилась Марьяна. – Сказал? Странно. Он же не говорит вообще! Я думала, он немой. – Поверь, – усмехнулся я, незаметно для себя переходя на «ты», – он так говорит, что некоторые в обморок готовы обрушиться. По крайней мере, трясет их похлеще осинового листа. – Никогда его голос не слышала. – Повезло. – Он же «прокормыш». На довольствии. Ему жить осталось… – А мне показалось, он прекрасно себя чувствует. Резвится у себя на хате. – А ты и на квартире у него был? Ну вот… тыкаем уже друг другу без всяких брудершафтов. – А в чем сложность-то? Она недоверчиво покачала головой. – Просто там… – Что? – Ладно. Забудь. Нельзя мне об этом рассказывать. У меня как щелкнуло в голове! Давай-давай, прокачивай… – Ты о шляпе, что ли? Салмановой? Она вытаращилась. – А откуда ты… Это Федор тебе рассказал? Ты… уже в «семье», что ли? Я подержал паузу, экстренно соображая. Скажешь «да» – почему тогда многого не знаю об этой пресловутой «семье»? Скажешь «нет» – может закрыться. Вообще – чудо, что из нее поперла такая интересная информация. – Я думаю пока, – буркнул, слегка отвернувшись в сторону, типа неохота об интимном распространяться, – вроде предложили, но… не сильно настаивают. Проверяют. Что за хрень я несу? – Не советую, – грустно улыбнулась Марьяна. – У этой сказки есть только ворота вовнутрь. Наружу выхода нет. Не нужно это тебе. – А тебе? Она махнула рукой. Как муху отгоняла. – Показать? – Что? – Видишь руки? – Ну. Чистые. Без «дорожек». – Нахватался уже? «Дорожек»… А ты присмотрись! – Ну… кожа, конечно, не очень здоровая. Прости. И… ну да. Старые следы есть. Очень старые, незаметно почти. – А теперь смотри сюда! И она без всякого стеснения задрала спереди свою тяжелую длинную юбку. Очень высоко. До трусиков, которые очень были похожи на современные стринги. Но никакой эротики в открывшейся картине не было напрочь. Потому что в паховой зоне у женщины я с ужасом увидел россыпь многоцветных синяков, слившихся в огромное узкое пятно, и целую цепочку кроваво-черных следов от уколов. – Спрячь. Люди… Я почувствовал, как у меня дрогнул голос. – Открыл пах, открыл крышку гроба, – одернула юбку Марьяна. – Так у нас говорят. Думаю, мне мало совсем осталось, хотя Федор… А, ладно! И ты знаешь… наплевать. Словами это трудно передать. Ведь мы живем… Понимаешь, мы не сейчас живем. Мы сейчас спим. И я сплю в данный момент, с тобой разговаривая. И сон мой… кошмарный. Он длится от… дозы к дозе. Только там мы просыпаемся. Там мы живем! На остальное – плевать. Не понимаешь? Я покачал головой. Отрицательно. – Не думаю… – Поймешь… раз рвешься в «семью». Причем «семья» – это лучшее, что было у меня в жизни! И все равно… тебе сильно не советую. Такой вот… парадокс. – А что ты хотела сказать про Федора? – Федор – оптимист. Он бьется за наши жизни – срезает дозу и оттягивает дни вмазки. С ним мы дольше «спим» и очень редко «просыпаемся». За это его любят и ненавидят одновременно. Все знают, что своей смертью он не помрет. Убьют за дозу. Он тоже… знает. Да ты и сам все увидишь скоро. – Что я увижу? – Увидишь, что такое «медовый месяц». И как запросто он стараниями Федора может затянуться у тебя на полгода. Для твоей же собственной пользы. Возникает иллюзия того, что соскочить можно в любой момент, но с каждым днем ты все больше и больше ненавидишь Достоевского за то, что он не убивает тебя сразу. С первой же дозы. «Слаб. Был Достоевским. Давно…» – вспомнил я Салмана. |