Онлайн книга «Танго алого мотылька. Том 1»
|
Был вариант заказать его заранее за половину стоимости и к тому же вернуть себе кэшбэк – но для этого требовалась дисконтная карта железных дорог, а она такой не имела, потому что никогда не ездила на поездах. В конце концов Кирстин решила, что отправится на автовокзал вечером первого числа и там уже решит – автобус или автостоп. Она просмотрела все проспекты относительно намечавшейся выставки, какие только смогла достать. Прошерстила сайт Британского музея «от» и «до». Подобрала хостел и даже заплатила заранее за два дня вперёд. Заодно изучила все окрестности и посмотрела виртуальный интерьер кафе "Founders Arms" в 3D. К концу третьего дня она уже могла сама провести экскурсию по выставке, причём закрыв глаза. И всё это время Охотник на связь не выходил – так что Кирстин начинала сомневаться, в силе ли их договор. В обычные дни зала для занятий лепкой была тем местом, где она могла проводить по много часов – если только кто-то её пускал. Здесь, даже оставаясь в одиночестве, Кирстин выражала себя на все сто. У каждого из студентов, занимавшихся по её профилю, было что-то вроде собственной ключевой темы, в которой тот с молчаливого позволения Огилви выполнял все зачётные работы. Речь здесь шла не только о манере, стилистику которой они ещё только начинали для себя осознавать. Скорее, это был ключевой мотив – кто-то любил лепить деревья, кто-то – дома. Особенной популярностью пользовались женская фигура и лицо. Кирстин любила лепить мужское тело. Лоуренс всегда над ней смеялся, да и ещё до школы её отец всегда краснел, когда кто-то видел, что лепит дочь. Но для Кирстин красота мужского тела была абстрактной, оторванной от сексуальных подтекстов. Когда она работала, перед глазами стояли фотографии скульптур Донателло и Микеланджело, где каждая чёрточка дышала жизнью и особой, естественной красотой. Так и её фигуры обычно являли собой воплощённую в глине плоть. Глаз Кирстин подмечал каждый нюанс, строение мускулов, изгиб пальцев или рук… Если линия не запоминалась сама собой, то иногда девушка обнаруживала, что пальцами обрисовывает в воздухе зацепивший её внимание предмет, силясь запомнить его так. Сейчас же скульптуры её всё сильнее уходили в абстракцию. Она то и дело ловила себя на мысли, что не может изобразить того, что вертится в голове, потому что оно не имеет плоти. – Импрессионизм – это что-то новое для тебя, – замечал Огилви, глядя на то, что она сотворила, но Кирстин лишь вздыхала. – Я знаю. И абсолютно к этому не стремлюсь. Стоило Огилви отступить хотя бы на шаг, как мысли Кирстин снова улетали далеко. С начала второй недели она вовсе перестала носить с собой телефон – чтобы не расстраиваться лишний раз. Поймав себя на мысли, что хочет проверить, кто ей написал, она торопливо её прогоняла. Но, закончив занятия, всё равно заходила в свой профиль – и с тоской отмечала, что Охотник не появлялся в сети с тех самых пор, как её пригласил. «Он передумал», – всё сильнее укреплялась мысль у неё в голове. Но представить, что откажется от поездки, Кирстин уже не могла. Она так чётко представляла себе её – всю, за исключением лишённой плоти фигуры, которая шествовала рядом с ней в этом видении – что почти уже пережила. Накануне днём ноги сами понесли её к автобусной станции – но на полпути Кирстин остановилась и замерла, думая, идти ли вперёд. На ней была весенняя куртка, и снег на тротуарах уже стал растекаться ручьями. Ноги в первые же двадцать минут промокли, а ехать предстояло всю ночь. Кирстин представила, как стоит в темноте на дороге и голосует, а её никто не берёт. Если бы Охотник соизволил появиться в сети, она могла бы предупредить его, что выедет утром – потому что назначенное время с двенадцати часов – оказывалось ни то, ни сё. Но передоговориться она уже не могла и потому, решительно развернувшись, направилась на вокзал. Билет обошёлся ей в семьдесят два фунта, правда пришлось его взять на обычный поезд, но Кирстин решила, что это того стоит. Забравшись в вагон, она почти сразу же задремала, опустив голову на стекло, но проспала недолго: поезд едва тронулся, когда её разбудил телефон. Тихое «пилик» прозвучало в шуме колёс как гром, потому что Кирстин знала, что писать ей сейчас может только один человек: все друзья за последние недели основательно про неё подзабыли. «Не передумала?» – высветилось на экране. Сердце Кирстин забилось в такт торопливому стуку колёс. «Нет, хотя и могла бы», – написала она в ответ. «Хорошо. У меня всё готово. Буду ждать тебя в двенадцать часов». Секунду Кирстин думала, чтобы написать ответ, потому что обида всё ещё терзала её, но Охотник продолжил первым: «Кому-нибудь рассказывала, с кем собираешься провести этот уикенд?» Кирстин даже покачала головой. «Лоуренс съел бы меня с потрохами, если бы знал о тебе, – только и написала она. – Он и так завидует, что я увижу настоящего Караваджо, пока он торчит в комнате один». «Не просился с тобой?» «Просился… Но меня же ждёшь ты». Кирстин закусила губу и слегка покраснела, поняв, что написала. «Я уже в поезде сижу», – тут же попыталась она сменить тему. Секунду Охотник не отвечал. «В поезде? – спросил он затем. – Я думал, ты на автобусе. На какой приедешь вокзал?» Кирстин назвала вокзал. «Я за тобой заеду, хорошо? Свяжись, как только поезд подойдёт. Номер какой?» «Будет только шесть утра. Ты ещё не проснёшься». «Всё равно. Я хочу за тобой заехать». Кирстин вздохнула, но в глубине души обрадовалась тому, что ей не придётся болтаться в городе одной полдня – и тому, что Охотник о ней заботится. «1703», – сверившись с билетом, написала она. «Хорошо. Спи. Я буду тебя ждать». И Кирстин в самом деле уснула. Ей снился красивый брюнет в дорогом шерстяном пальто, которого она видела только раз. Во сне тот водил её по галереям Британского Музея и рассказывал про Мадонну Ролена – а может быть, что-то ещё. Кирстин плохо запомнила детали сна. Она проснулась от того, что её трясли за плечо. Поезд уже остановился, и пассажиры столпились у выходов из вагона. Кирстин зевнула, поблагодарила проводника, закуталась в шарф и взялась за телефон. «Я выхожу на платформу», – написала она. Охотник уже был в сети – как будто и не было тех двух недель тишины. Кирстин хотела спросить, почему тот не писал, но Охотник её опередил: |