Книга Вечность, страница 63 – Мэгги Стивотер

— Дать пластырь или тебе нравится изображать из себя статую Свободы? — поинтересовалась я.

Сок я поставила перед ним на стол, и после секундного размышления он открутил крышку и поднес бутылочку к губам. Потом помахал в воздухе окровавленным пальцем в знак благодарности.

— Я не нашел пластыри, — сказал Коул. — То есть я их и не искал. Это метанол? А, точно, метанол.

Я нашла ему пластырь и подкатила к столу второй стул. Катить пришлось недолго. Лаборатория на самом деле была кладовкой: вдоль стен тянулись полки и ящики, забитые образцами медицинских препаратов, коробками с ватными шариками, тампонами и шпателями, флакончиками с медицинским спиртом и перекисью водорода. Анализатор мочи, микроскоп, ротатор для пробирок. Для двух стульев и двоих человек места оставалось не так уж и много.

Коул размазал капельку крови по предметному стеклу и разглядывал его под микроскопом.

— Что ты ищешь? — спросила я.

Он не ответил; на лице у него было написано выражение такой глубокой задумчивости, что я усомнилась, слышал ли он меня вообще. Мне нравилось видеть его таким — когда он не изображал из себя ничего, а просто был Коулом, насколько мог. Он не стал сопротивляться, когда я взяла его за руку и промокнула кровь.

— Елки-палки, — сказала я, — чем ты так раскроил себе палец? Консервным ножом?

Я заклеила рану пластырем и выпустила его руку. Он немедленно принялся крутить ею какой-то регулятор на микроскопе.

Казалось, молчание длилось вечно, хотя на самом деле едва ли больше минуты. Коул оторвался от микроскопа, но на меня не смотрел. Он рассмеялся недоверчивым смешком, отрывистым и хрипловатым, потом сложил руки домиком и прижал их ко рту.

— Господи боже мой, — произнес он и снова рассмеялся все тем же коротким смешком.

Я почувствовала раздражение.

— Что там?

— Взгляни только. — Коул отъехал на своем стуле в сторону и подтащил меня вместе с моим к микроскопу. — Что ты видишь?

Я не рассчитывала ничего там разглядеть, поскольку понятия не имела, что должна увидеть. Но все же решила сделать ему приятное. Приложилась глазом к окуляру и заглянула внутрь. Коул оказался прав: я мгновенно поняла, что он имел в виду. В поле зрения плавали десятки красных кровяных телец, прозрачных и ничем не примечательных. И две красные точки.

Я оторвалась от окуляра.

— Что это?

— Оборотень, — сказал Коул. Он покачивался на своем вращающемся стуле туда-сюда. — Я знал это. Знал.

— Что знал?

— Или у меня малярия, или так выглядит волк. Болтается там в моей крови. Я знал, что он ведет себя как малярия. Знал. Господи боже мой!

Он вскочил, не в силах усидеть на месте.

— Поздравляю, вундеркинд. И что это означает для волков? Можно от этого излечиться как от малярии?

Коул разглядывал плакат на стене. На нем в красках, каких не видывали со времен кислотных шестидесятых, были изображены стадии развития человеческого зародыша.

— Малярия не лечится, — отмахнулся он от меня.

— Не говори глупостей, — отрезала я. — Люди же от нее выздоравливают.

— Нет. — Коул обвел пальцем один из зародышей — Врачи просто не допускают смертельного исхода.

— Значит, говоришь, вылечить волков невозможно. Но есть способ не дать им… ты ведь уже не дал Грейс умереть. Я не понимаю, где здесь открытие.

— Сэм. Сэм — вот открытие. Это всего лишь подтверждение. Мне нужно еще немного поработать. Мне нужна бумага, — сказал Коул, поворачиваясь ко мне. — Мне нужно…

Он не договорил. Его эйфория постепенно улетучивалась. Меня охватило разочарование: открытие оказалось каким-то половинчатым и недоступным моему пониманию. А окружающая обстановка воскресила в памяти тот раз, когда мы с Грейс привели сюда Джека. А вместе с этим воспоминанием пробудились и горечь поражения, и боль утраты, от которых хотелось очутиться дома, в кровати, сжавшись в комочек.

— Поесть, — предположила я. — Выспаться. Мне, по крайней мере, точно не помешало бы. Убраться отсюда к чертовой матери.

Коул недоуменно нахмурился, как будто я предложила ему нечто невообразимое. Я поднялась, глядя на него.

— В отличие от вас, носителей зловредной волчьей заразы, мне утром нужно в школу. Тем более что сегодняшние занятия я пропустила, чтобы прийти сюда.

— Ты чего злишься?

— Да не злюсь, — отозвалась я. — Я устала. Наверное, просто хочу домой.

Впрочем, мысль поехать домой тоже не вызвала у меня радости.

— Нет, злишься, — возразил он. — Я почти у цели, Изабел. Я что-то нащупал. Я думаю… осталось совсем немного. Мне нужно поговорить с Сэмом. Если, конечно, он станет со мной разговаривать.

В эту минуту он был просто до предела вымотанным симпатичным парнем, а не рок-звездой с десятками тысяч поклонников по всему миру, которые ломали голову, куда он подевался, и не гением с таким гигантским мозгом, что он отказывался работать и пытался изобрести способы причинить вред самому себе.

Я смотрела на него и не могла избавиться от чувства, что мне нужно что-то от него или от кого-нибудь, а это, вероятно, означало, что ему тоже нужно что-то от меня или от кого-нибудь, но это открытие было сродни тому ощущению, которое я испытала, глядя на красные точки на предметном стекле. Кому-то они могли сказать много, но из этого не следовало, что несли в себе информацию и для меня.

И тут я услышала знакомый звук: щелкнул замок в двери в конце коридора. Кто-то пришел.

— Черт, черт, черт! — прошипела я. На поиск решения было две секунды. — Хватай манатки и живо под стол!

Коул сграбастал стекло, сок и обертку от пластыря. Я убедилась, что он забился под стол, выключила свет и нырнула следом.

Дверь в конце коридора со скрипом открылась, потом с лязгом захлопнулась. Я услышала мамин раздраженный вздох, достаточно громкий и драматический. Я очень надеялась, что ее разозлил только оставленный кем-то свет в коридоре.

Глаза Коула поблескивали в кромешной темноте отраженным светом из коридора. В тесном пространстве под столом мы упирались друг в друга коленями и наступали друг другу на ноги; невозможно было различить, где чье дыхание. Мы оба затихли, прислушиваясь к маминому продвижению. Ее каблуки процокали куда-то по направлению к регистратуре. На некоторое время она задержалась там — видимо, рылась в бумагах. Коул передвинул ногу так, чтобы мой сапог не упирался ему в щиколотку. В плече у него что-то хрустнуло. Одной рукой он уперся в стену у меня за спиной. Моя рука каким-то образом оказалась между его ног. Я убрала ее.

Мы ждали.

— Черт побери, — выругалась мама очень отчетливо.

Из коридора она вошла в одну из смотровых и принялась снова чем-то шуршать там. Под столом было темно, как в могиле. Глаза у меня никак не могли привыкнуть к темноте; казалось, что на двоих у нас с Коулом куда больше ног, чем нам положено. Мама уронила какие-то бумаги; они с глухим стуком ударились о смотровой стол и с шелестом разлетелись по полу. На этот раз мама не стала чертыхаться.