Книга Шпага д'Артаньяна, или Год спустя, страница 75 – Ораз Абдуразаков

В полдень остановились, чтобы поменять лошадей. Лавальер отворила дверцу, и спешившийся лейтенант поспешил предложить руку герцогине.

– Я хочу пройтись немного пешком, господин д’Артаньян, – сказала Луиза с той пленительной робостью, от которой так и не избавили её ни королевское преклонение, ни годы неограниченного могущества.

– В таком случае обопритесь на мою руку, сударыня.

Сделав несколько шагов по заснеженной дороге, Лавальер обратилась к д’Артаньяну с вопросом:

– Скажите, граф, как скоро рассчитываете вы быть в Блуа?

– Думаю, к пяти часам мы въедем в Орлеан, где и заночуем, а утром продолжим путь.

– Пятнадцать лье за восемь часов, – удивлённо улыбнулась девушка, – вы, право, слишком щадите меня, сударь.

– Но, герцогиня…

– А если не меня, так лошадей, – слегка насмешливо предположила Луиза. – Прошу, не таитесь от меня, господин д’Артаньян.

– Как можно, ваша светлость?

– Я знаю, вы честны и благородны. Скажите, у вас есть дело в Орлеане?

– Клянусь, что нет.

– Может, у вас есть дело в каком-либо другом городке или местечке до Блуа?

– Сударыня, у меня нет ни дел, ни поручений вплоть до ворот вашего замка. Лишь проводив вашу светлость, я сочту возможным приняться за другие королевские приказы.

– Если так, то вот моё слово.

– Я внимаю со всем почтением, герцогиня.

– К восьми часам мы должны быть в замке Лавальер, а в Орлеане остановимся только затем, чтобы перепрячь коней. Сейчас, граф, распорядитесь подать мне лошадь для верховой езды – я поскачу с вами.

– Как будет угодно вашей светлости, – просто сказал юноша.

– Вам простительно не знать этого, господин д’Артаньян, – весело молвила Луиза, – но я – одна из лучших наездниц Франции, в чём вы скоро, надеюсь, убедитесь. Ах, вам повезло, сударь, что в день охоты не я оказалась в седле госпожи де Монтеспан: вам пришлось бы тогда искать другого повода отличиться.

Не зная, что ответить на это, гасконец лишь вежливо улыбнулся. Но, когда он помог герцогине сесть в седло и сам поскакал рядом с нею, ему на ум пришло много слов, и в первую очередь – слова восхищения. Луиза отдавалась скачке самозабвенно, без остатка. Даром что д’Артаньян считался едва ли не первым кавалеристом при дворе, но и он понял, что Лавальер почти во всём равна ему. Разумеется, он не преминул высказать свой восторг самой Луизе, но она, казалось, не слышала его голоса, и продолжала нестись вперёд, взметая позади себя снежные костры…

В три с четвертью на взмыленных конях влетели в славный город Орлеан, оставив прочих сопровождающих далеко позади.

– Дальше я поеду в карете, граф, – обратилась она к спутнику.

Д’Артаньян всем своим видом выказал покорность.

– Намерены ли вы в точности следовать указаниям его величества?

– Конечно, сударыня, – отозвался озадаченный мушкетёр.

– Вам ведь было велено сопровождать меня до самого моего дома?

– Точно так, ваша светлость.

– Превосходно, значит, вы едете со мной.

– Непременно, – согласился д’Артаньян, ничего уже не понимая.

– В карете, – уточнила улыбающаяся Луиза.

Едва не задохнувшись от удивления, д’Артаньян склонился перед герцогиней. Пообедав в Орлеане, они двинулись дальше. В карете, нанятой офицером, их разговор не покидал общих придворных тем, пока д’Артаньян не упомянул о согласии короля на свадьбу Маликорна и Монтале, свидетелем которого он был. Сразу же вспомнив об аналогичной сцене с участием Атоса, Луиза горько усмехнулась:

– Его величество далеко не всегда бывает столь милостив и щедр.

– Возможно, вы не слишком справедливы к королю?

– Я? – грустно откликнулась Лавальер. – Совсем нет – просто я знаю короля лучше, чем вы… лучше, чем кто-либо ещё. Да разве вы сами не успели заметить, что августейшее участие распределено… несколько неравномерно?

– Это так, но, может, с теми, к кому его величество благоволит, он милостив до конца.

– Вы так полагаете? – устало вздохнула герцогиня. – Впрочем, у вас есть пока все основания придерживаться такого мнения. Да вот взгляните хотя бы на меня… король исполнял все мои просьбы, не исключая и последнего каприза – разрешить мне удалиться. Действительно, со стороны всё выглядит красиво. Но я провела при дворе куда больше месяцев, чем вы – дней, я знала вашего отца: о, мало кто во Франции мог сравниться с ним в близости к трону. Господин маршал был взыскан всеми возможными милостями, но ему пришлось не раз поступиться самым дорогим. Не ради званий и титулов, нет – ради присяги и служения королю, который, надо заметить, не всегда, отдавая приказы, сообразовывал их с честью обладания такой шпагой. Шпагой д’Артаньяна…

Прошу, не подумайте, граф, что я, опальная придворная дама, клевещу на сюзерена, пылая мстительной злобой. Его величество одарил меня так, что я обязана благословлять его всё то время, что ещё отпустил мне Господь. И никому другому не сказала бы я того, о чём не могу умолчать перед лицом сына благороднейшего рыцаря Франции. Бог не допустит, чтобы я увлекала вас на путь неповиновения воле его величества, хотя на моей памяти этот путь избирали некоторые люди, достойные именоваться венцом дворянского сословия. Нет, король милостив к вам, и вы, господин д’Артаньян, воздавайте ему тем же… Но я скажу вам то, что мог бы сказать сам маршал, будь он с нами: жертвуйте за монарха богатством и жизнью, но не бессмертной душой; поступайтесь ради него славой и привилегиями, но не честью; дарите ему верность, храбрость и силу, но не сердце. Честь, сердце и душа принадлежат дворянину, родине и Творцу, а не королю. Сын Людовика Тринадцатого и внук Генриха Четвёртого тем и отличается от родителя и деда, что всякий раз желает подчинить человека полностью, оставляя ему лишь счастливое сознание полезности короне. Это удавалось ему со всеми, кто оставался с ним до конца; это почти удалось ему и с вашим отцом; те же, кто не находил в себе сил или, вернее, находил их слишком много, покинули отчизну: так вышло с герцогом д’Аламеда…

Я знаю вас очень мало, господин д’Артаньян, но вижу, что вы слишком похожи на маршала и… ещё одного близкого мне человека, чтобы слиться с придворной толпой. Это не беда: вокруг трона всегда были люди, готовые указать властителю на ошибки, и они, эти избранные, считались лучшими слугами короля и отчизны: это господа д’Обинье, де Бассомпьер, де Тревиль и д’Артаньян. Неужели вас не увлекает пример вашего отца, граф?

Д’Артаньян, внимательно слушавший Луизу, невольно вздрогнул, когда она обратилась к нему с вопросом. Промедлив самую малость, он отвечал:

– Ваша речь, герцогиня, не может не тронуть сердца покорного слуги вашей светлости, ибо она неизъяснимым образом совпадает со словами моего наставника. Я далёк от мысли, что вы обсуждали это с ним, а если два голоса, диссонирующие с хором славословий, звучат в унисон, если такому дуэту вторит с небес и голос моего отца, могу ли я не верить им? Откровенность за откровенность, сударыня: мне доподлинно известна та история, на которую вы, щадя мои сыновние чувства, изволили лишь намекнуть. Да, королю удалось согнуть стальной стержень, всегда поддерживавший отца, и знаете ли вы, кто мне об этом сказал? Он сам, беседуя со мной в замке Монтескью. В тот день он взял с меня клятву не повторить той ошибки, даже если судьбе будет угодно вознести меня ещё выше.