Книга Шпага д'Артаньяна, или Год спустя, страница 87 – Ораз Абдуразаков

– Неужели от того, что её коснулся один из сотен людей, обязанных ей всем, в том числе и жизнью? Не стоит, сударь, право, не стоит: эта шпага не может быть более или менее драгоценной – она может и должна быть просто священна.

– Если позволите, государь, я присоединюсь ко всему сказанному вашим величеством, – вмешался герцог.

– Пожалуйста, Бекингэм.

– Думаю, что имею на это право, ибо то же самое мог бы сказать и мой отец, – продолжал Бекингэм. – В одном я уверен, господин д’Артаньян: вы будете носить её с честью, всегда помня о том, сколько не последних в этом мире людей жаждали бы оказаться на вашем месте.

– Недурно подмечено, герцог, – одобрил Карл II. – Но мы за нашими разговорами об оружии совершенно забыли о прекрасной герцогине, а ведь ей так хотелось перемолвиться словечком с французским посланником. Простите, мисс.

– Плохо же вы знаете меня, государь, если думаете, что мне способны наскучить восхваления шпаги лучшего дворянина Франции, – нежным голосом отозвалась Луиза. – Всё сказанное вами превосходно, и я вполне могу оценить благородство этих слов: я воспитывалась в воинственной семье…

– О, я знаю, вы из рода храбрецов, герцогиня, – поспешил согласиться Карл, – но пользуйтесь же моментом, миледи, спрашивайте господина д’Артаньяна, о чём пожелаете.

– Я стесняюсь вмешиваться в важный разговор с такими пустяками, – мило замялась Луиза.

– Нет ничего более пустого в этом мире, чем разговоры о политике, мисс, – засмеялся король, – и ничего более важного, чем вопросы хорошенькой женщины. Думаю, граф и герцог согласятся в этом со мною.

Д’Артаньян и Бекингэм лёгкими поклонами подтвердили свою горячую приверженность высказанному королём тезису.

– Вот видите, дорогая герцогиня, цвет французского и английского дворянства поддерживает меня, а значит – вас. Спрашивайте, не стесняясь.

– Мне очень хотелось бы узнать о своих подругах, – притворно покраснев, сказала Керуаль.

– То есть о фрейлинах её высочества герцогини Орлеанской? – уточнил д’Артаньян, не заметив, как вздрогнул Бекингэм при звуках этого имени.

– Не только, – отвечала Луиза, – некоторые из них перешли в свиту её величества. Я назову вам их имена, граф: это девицы Монтале и Лавальер, а также госпожа де Монтеспан.

– Что касается мадемуазель Оры де Монтале, – тонко улыбнулся д’Артаньян, кланяясь герцогине, – если она всё ещё мадемуазель, то ненадолго.

– Неужели? – захлопала в ладоши Луиза. – Как это замечательно! Но дайте-ка я угадаю, за кого выходит эта вострушка… Не за господина ли Маликорна?

– Вы угадали, ваша светлость, – кивнул гасконец, – недавно господин де Маликорн испросил у короля разрешения на этот брак. Думаю, что к моему приезду они будут уже женаты.

– Мило, как мило! Но перейдём к Лавальер – моей тёзке, господин д’Артаньян.

– Вы черпаете из верного источника, герцогиня. Едва ли кто-нибудь может доставить вам более свежие новости о её светлости де Вожур.

– А почему, граф? – наивно спросила Керуаль.

– Я приехал сюда прямиком из Блуа, – объяснил д’Артаньян, – куда явился, сопровождая герцогиню.

– Но разве она… изгнана? – дрогнувшим голосом спросила Луиза.

– Ни в коем случае, – отрицательно покачал головой юноша, – герцогиня сама, можно сказать при мне, обратилась к его величеству с просьбой отпустить её в родное поместье. Кажется, ей нездоровилось.

– Бедняжка Луиза, – вздохнула герцогиня Портсмутская, – она всегда была такой слабой и хрупкой…

Повисло молчание, которое нарушил Карл II:

– Прежде чем вы начнёте рассказывать о третьей особе, интересующей герцогиню, – весело предложил он, – вручите мне, пожалуйста, письмо моего брата.

Взяв запечатанный конверт, он тут же сломал печать и погрузился в чтение, будто речь шла о ничтожной записке последней из его фавориток; не отрывая глаз от пергамента, он небрежным жестом разрешил герцогине продолжать.

– Но скажите, её болезнь по крайней мере не опасна?

– О нет, не извольте беспокоиться, ваша светлость, – ответствовал д’Артаньян, – просто мадемуазель де Лавальер был необходим отдых.

– Да-да, я знаю, жить при французском дворе – значит выматываться как рейтар, – подхватила Луиза. – Что ж, про Монтале и Лавальер вы мне рассказали. А что Атенаис? Как поживает несравненная маркиза де Монтеспан?

– Да вы знаете, недурно, – раздался вдруг голос короля, читающего письмо.

Керуаль, д’Артаньян и даже невозмутимый Бекингэм удивлённо воззрились на монарха после этой неожиданной фразы. Подняв голову, он задорно посмотрел на посла:

– Вы позволите, граф?

– Конечно, государь.

– Дорогая герцогиня, – обратился Карл к Луизе, – сейчас я сам расскажу вам о маркизе де Монтеспан нечто такое, чего никогда в жизни не расскажет господин д’Артаньян… по причине своей немыслимой скромности.

– Откуда же известно вам про Атенаис, государь?

– Известно, мисс: я как раз дошёл в письме Людовика до того захватывающего случая на охоте, где отличился наш друг, – усмехнулся он, бросая острый взгляд на д’Артаньяна.

Через несколько минут и Портсмут, и Бекингэм уже поздравляли отважного гасконца с его подвигом. Принимая слова благодарности от мадемуазель де Керуаль и выражение восторга – от герцога, д’Артаньян мысленно спрашивал себя, чего ради Людовик XIV в дипломатическом послании отвёл место дворцовой хронике. Уж не ошибся ли, часом, сам герцог д’Аламеда в своём предположении? К чести лейтенанта мушкетёров отметим сразу, что такая мысль, раз мелькнув в его голове, сразу исчезла, вытесненная огромным почтением и безграничной верой в правоту Арамиса.

– Вот и подтверждаются те слова, которые мы произнесли недавно касательно вас и шпаги вашего славного отца, – вскользь промолвил Карл II, снова принимаясь за чтение.

На этот раз ничто не нарушало его покоя: присутствующие молчали, глядя то в жерло камина, то в потолок, то на сосредоточенное лицо короля. Внезапно рассеянное равнодушие покинуло чело монарха: лоб его избороздили морщины, брови сдвинулись к переносице; а через минуту Бекингэм заметил, как у Карла (небывалое дело!) заиграли желваки. Метаморфозы на этом не завершились: после прочтения письма лицо английского короля выразило такое мучительное разочарование, смешанное со скорбным гневом, что даже д’Артаньяну стало от него не по себе.

Надо отдать королю должное: умея, как и большинство потомков Беарнца, владеть собой, он поборол волнение и почти спокойным голосом произнёс:

– Вы не будете возражать, любезный господин д’Артаньян, если я предложу вам задержаться в Виндзоре дня на три-четыре? Дело в том, что письмо Людовика настолько поразило меня… в общем, мне требуется посоветоваться и с герцогом, и с вице-королём, и с генералами, прежде чем дать ответ.