Книга Хорошая дочь, страница 106 – Карин Слотер

— Это не он, — сказала она.

Сэм поняла, что она имеет в виду. Очевидно, это их отец, но столь же очевидно, что это не он. Щеки Расти стали слишком румяными. Его лохматые брови причесаны. Его волосы, обычно торчащие во все стороны, уложены в стиле «помпадур».

— Он обещал мне, — Чарли всхлипнула, — что будет хорошо выглядеть.

Сэм обняла Чарли за талию.

— Когда мы с ним это обсуждали, я сказала, что не хочу открытый гроб, а он обещал, что будет хорошо выглядеть. Что мне самой захочется посмотреть, какой он будет красивый. Но он не красивый.

— Да. Он не похож на себя, — согласилась Сэм.

Они стояли и смотрели на отца сверху вниз. Сэм никогда не видела Расти без движения. Он то прикуривал сигарету. То драматически жестикулировал. Притопывал ногами. Щелкал пальцами. Кивал головой, мурлыча что-то, или щелкая языком, или насвистывая какую-то мелодию, которую она не знала, но потом никак не могла выкинуть из головы.

— Не хочу, чтобы кто-то смотрел на него в таком виде. — Чарли потянулась, чтобы закрыть крышку.

Сэм тихо выдохнула:

— Чарли!

Она потянула за крышку. Крышка не двинулась.

— Помоги мне закрыть.

— Мы можем позвать…

— Я не хочу звать этого стремного придурка. — Чарли тянула двумя руками. Крышка сдвинулась градусов на пять и остановилась. — Помоги мне.

— Я не буду тебе помогать.

— Что ты там перечисляла? Не видишь, не можешь бегать, не можешь обрабатывать информацию? Я не помню, чтоб ты говорила, что твое бесполезное тело не в состоянии одолеть пару винтов, чтобы помочь закрыть проклятую крышку на гробе твоего отца.

— Это не винты. Этот механизм называется «скрытая цилиндрическая петля».

— Охренеть. — Чарли кинула сумочку на пол. Сбросила туфли. Схватилась обеими руками за крышку, практически повиснув на ней.

Гроб протестующе скрипнул, но остался открытым.

— Он не должен просто так закрываться, — сказала Сэм. — Это противоречило бы технике безопасности.

— Хочешь сказать, если крышка захлопнется, она может его убить?

— Хочу сказать, что она может ударить тебя по голове или сломать пальцы. — Сэм наклонилась над Расти, чтобы изучить латунные петли. Под тканью скрывался ограничитель, который не дает крышке открываться слишком сильно, но механизма, препятствующего закрытию, она не обнаружила. — Здесь должен быть какой-то блокиратор.

— Да боже мой! — Чарли снова повисла на крышке. — Ты можешь просто мне помочь?

— Я пытаюсь…

— Тогда я сама.

Чарли обошла гроб. Толкнула сзади. Каталка сдвинулась. Одно из колесиков было разблокировано. Чарли толкнула сильнее. Каталка опять сдвинулась.

— Подожди. — Сэм осматривала гроб в поисках рычажка или кнопки. — Ты сейчас…

Чарли подпрыгнула, навалившись на крышку всем своим весом.

— Ты сейчас уронишь его с каталки.

— Ну и хорошо. — Чарли снова толкнула. Ничего не двинулось. Она стукнула ладонью по крышке.

— Черт! — Стукнула еще раз, на этот раз кулаком. — Черт! Черт! Черт!

Сэм провела пальцами по краю шелковой обивки. Нашла кнопку.

Раздался громкий щелчок.

Крышка мягко закрылась под легкий свист пневматического механизма.

— Черт! — Чарли выдохлась. Она оперлась руками на закрытый гроб. Закрыла глаза. Покачала головой. — Оставил нас с метафорой.

Сэм села на стул.

— Ты ничего не скажешь?

— Я сижу и размышляю.

Чарли засмеялась и тут же зарыдала. Ее плечи затряслись. Слезы полились на крышку гроба. Сэм смотрела, как они скатываются вниз, на край стальной каталки, и капают на пол.

— Черт! — Чарли вытерла нос тыльной стороной ладони.

За витриной с фурнитурой для гробов она нашла коробку салфеток. Высморкалась. Вытерла глаза. Тяжело опустилась на стул рядом с Сэм.

Они вдвоем смотрели на гроб. Броские золотые ручки, ажурные угловые накладки. Яркая белая краска сияла, будто в финишный слой лака добавили блесток.

— Просто поверить не могу, до чего уродливая штуковина. — Чарли бросила использованную салфетку в сторону. Достала из коробки еще одну. — Похожа на гроб Элвиса.

— Помнишь, как мы ездили в Грейсленд?

— О да, тот белый «Кадиллак».

Расти уговорил смотрителя разрешить ему посидеть за рулем. «Кадиллак Флитвуд» был покрашен такой же сверкающей белой краской, что и гроб Расти. Искрился он от настоящей алмазной пыли.

— Расти мог кого угодно уговорить на что угодно. — Чарли снова вытерла нос. Откинулась на спинку стула. Скрестила руки на груди.

Сэм слушала, как где-то тикают часы, словно метроном, бьющийся в такт с ее сердцем. На кончиках пальцев она все еще чувствовала «тук-тук-тук» пульса Расти. Она два дня умоляла Чарли исповедоваться перед ней, но собственные грехи были куда тяжелее.

— Я не давала ему умереть, — сказала она. — Моему мужу. Никак не хотела его отпускать.

Чарли молча теребила салфетку в руках.

— У него был подписан отказ от реанимации, но я не отнесла документ в больницу. — Сэм попыталась сделать глубокий вдох. Но почувствовала, как на грудь давит тяжесть смерти Антона. — Он не мог говорить. Не мог двигаться. Он мог только видеть и слышать, и он видел и слышал, как его жена не дает врачам выключить аппараты, продлевающие его страдания. — Стыд кипящим маслом жег Сэм изнутри. — Опухоли проросли в его мозг. А внутри черепа не так много места. Мозг давил на позвоночник. Боль была невыносимой. Они вводили ему морфин, потом фентанил, а я сидела у его кровати, смотрела, как из его глаз текут слезы, и не могла его отпустить.

Чарли продолжала теребить салфетку, оборачивая ее вокруг пальца.

— Я бы и здесь так же поступила. И из Нью-Йорка бы тебе сказала так делать. Я не тот человек, которого надо о таком спрашивать. Я не смогла отодвинуть свои собственные потребности, свое отчаяние ради единственного мужчины, которого я любила. И я уж точно не смогла бы сделать правильный выбор в случае папы.

Чарли принялась рвать салфетку на слои.

Часы тикали. Время не останавливалось.

— Я хотела, чтобы ты приехала, потому что ты мне нужна, — произнесла Чарли.

Сэм не хотела, чтобы Чарли чувствовала себя виноватой.

— Пожалуйста, не надо меня утешать.

— Я не утешаю. Это ужасно, что я заставила тебя приехать. Что тебе пришлось через все это пройти.

— Ты меня не заставляла.

— Я понимала, что ты приедешь, если я попрошу. Я знала это все последние двадцать лет и сейчас использовала папу как предлог, потому что я больше не могу.