Книга Безопасность непознанных городов, страница 32 – Люси Тейлор

Не виделись почти два года, но еще помнят каждое прикосновение и текстуру кожи друг друга, каждую любимую позицию и ласку. Такое чувство, будто они все это время трахались, только мысленно.　

«До чего же удивительно, — подумала Вэл, — с нашей неожиданной встречи с Артуром я ни разу не вспоминала о Маджиде и Городе. Оба словно перестали существовать, стоило мне вновь оказаться в объятиях бывшего любовника, чье предложение брака когда-то отвергла».　

— До сих пор не верится, что ты здесь, — пробормотала Вэл. — В наш последний раз ты сказал, что хочешь вернуться в свой новоорлеанский дом, мол, путешествия по миру тебе надоели и ты готов довольствоваться Французским кварталом и Батон-Ружем.　

— Я заскучал. Вернулся в Гонконг и пожил там немного. Затем начал читать Андре Жида и Камю и решил собственными глазами глянуть, действительно ли Северная Африка такое декадентское местечко.　

— Ну и как впечатления?　

— Полагаю, она для тех, кто предпочитает декадентствовать под запах верблюжьей мочи и неподмытых гениталий.　

Она рассмеялась.　

— До сих пор отличаешься «эклектичностью вкусов»? Вроде так ты однажды выразился?　

— В смысле по-прежнему ли мне нравится общество привлекательных юношей? — Наклонившись над Вэл, он покатал языком ее соски, и те в ответ превратились в отвердевшие горошины. — Сейчас нет. Сейчас мужчины — последнее, что у меня на уме.　

— Вот как? Предпочитаешь мою дырочку тугим мальчишеским попкам и девственным членам? Думаю, это комплимент.　

— Причем незаслуженный. В особенности после того, как ты со мной обошлась.　

— Ты стал вести себя слишком собственнически. Я видела только один выход — уйти.　

Брин потянулся через постель за пачкой французских сигарет и за жигалкой, положенных туда ранее. Закурил и, словно спохватившись, спросил у Вэл, не возражает ли.　

— Лишь бы у тебя это не превратилось в привычку. Когда ты начал курить?

— Я никогда и не бросал.　

— Странно, не помню за тобой такого.　

— Я скрывал. Тебе было лучше не знать об этом маленьком недостатке.　

— А теперь он неважен?　

— Теперь я бы предпочел в наших отношениях большую честность.

Вэл отвернулась. Честный разговор страшил ее сильнее всего.　

— Я всегда честна с тобой, Артур.　

— Даже когда ты... — Он замолк, пытаясь совладать с голосом, и уже спокойнее продолжал: — Даже когда ты не смогла мне прямо сказать, что уезжаешь. Даже когда отделалась запиской. Не очень-то честно это выглядит. Больше смахивает на поступок отпетой трусихи.　

— Я не знала, как еще от тебя уйти.　

Отвернувшись, Брин выпустил в потолок струю сизого дыма.　

— Знаешь, чего я никак не мог понять? Зачем тебе вообще понадобилось от меня уходить?　

— Я испугалась, что не смогу с тобой порвать. Либо сейчас, либо никогда. Не хотела попасть в ловушку и вместе с тем все больше к тебе привязывалась. А потом ты еще и брак предложил. Мне стало слишком страшно. Оставалось только бежать.　

Брин резко потянул ее левой рукой за волосы и отпустил.　

— Ты заставила меня страдать. Я проснулся и узнал, что ты меня бросила. Каково, по-твоему, мне было?　

— Прости.　

Брин вздохнул:　

— Точь-в-точь девочка, которая извиняется за то, что съела слишком много печенья. По-твоему, «прости» способно искупить, как ты со мной поступила?　

Вэл, высвободившись, перевернулась на живот.　

— Скажи, Артур, наша неожиданная встреча в Таруданте... она действительно совпадение?　

— Что же еще?　

— Вот и расскажи мне.　

— Ну и самомнение у тебя, милая, — рассмеялся Брин. — Думаешь, я проехал за тобой через полсвета или выслеживал после двух лет порознь? Кто я, по-твоему? Маньяк-преследователь мирового масштаба? Раз так, значит, у меня мозги набекрень и я опасно одержим тобой.

Вэл пробежалась пальцами по груди Брина, обвела ногтем его пупок.　

— Ты, Артур, всегда был для меня темной лошадкой. Кто тебя знает одержим ты или нет. Полагаю, в этом часть твоей притягательности.　

— Мы могли бы начать все. с чистого листа. Притворимся, что эти два года порознь — просто зря потраченный уик-энд.　

— Ничего не выйдет. Я не изменилась, ты ведь понимаешь. К тому же хотела бы еще попутешествовать.　

— Здесь, в Марокко?　

— Сама пока не знаю.　

— Что ж, если ты мне настолько не доверяешь, что даже отказываешься говорить о своих планах...　

— Дело не в этом.　

Сколько уже можно задавать вопросы? Пусть бы он ушел. Но как выставить Артура за дверь, если сама предложила разделить номер на те несколько дней, что он в Таруданте? Утром Брин переехал с вещами — всего один чемодан и кожаный несессер. Кто бы мог подумать, что Артур путешествует налегке или посещает столь удаленные и нешикарные места, как Тарудант? Но, возможно, он изменился. Возможно, их встреча действительно случайность.　

А вот сексуальные аппетиты Брина, безусловно, не изменились. Помня о них, она и пригласила его к себе. В отличие от множества знакомых мужчин, которые трахаются ради оргазма, Брина, похоже, завораживает сам процесс, проникновение в других и в него самого. Тело получает удовольствие, но ум — совсем как у нее — всегда остается неудовлетворенным.　

Вэл просунула руку между ног Артура и нащупала вновь отвердевший член.　

Удивительно, подумала она, как ей вообще удалось его бросить — его, самого лучшего любовника в своей жизни, — и даже не оглянуться.　

Видимо, причина в страхе.　

В страхе влюбиться.　

В страхе, что любовь привяжет ее к нему и никогда не позволит уйти.　

— Скажи мне правду, Вэл, — все еще лежа на боку, Брин скользнул в нее и обвил ногами, — разве ты не этого хочешь? Неужели думаешь, что кто-то где-то будет лучше меня?　

— Ну и у кого теперь самомнение?

— Мужчине оно пристало больше.　

— Сексист.　

— Согласен, но ты не ответила на вопрос.　

— Возможно, я и не найду никого лучше тебя, Артур, зато к моим услугам разнообразие. Уж ты-то должен понимать его притягательность.　

Впрочем, за этими словами стояло куда меньше убежденности, чем хотела бы Вэл. Ничто не предвещало новой встречи с Брином, но вот он здесь... то же мускулистое, будто высеченное скульптором тело, полные, чуть изогнутые губы — и глаза, незабываемые глаза глубокого кобальтового цвета, как в той точке под водой, за которую уже не проникает свет и где насыщенная синева наконец сменяется черным.