Книга Мир, где тебя нет, страница 21 – Марина Дементьева

Коган откачнулся от стены, протягивая руку, широкопястную, совсем не изящных очертаний руку, и Эстель не раздумывая схватилась за неё, и ком в горле не исчез, но протолкнулся первый вздох.

— Пойдём, — сказал он просто, так просто, не ласково, но и без злобы сказал.

— Коган!.. — прошептала она в строгие светлые глаза, и под взглядом этим перевернувшийся мир как-то сам собой утвердился, встал на ноги. — Мне так страшно, Коган. Отчего он такой?

Верно, Согрейн не впервой задавался тем же, ведь не вскинул бровь, не бросил угрюмо: "Грань и Бездна, о ком это ты лепечешь, женщина?", но не отвечал, долго, так долго, что Эстель уже не ждала услышать.

— Хотел бы я понять, Эста. Хотел бы я понять.

***

На первый взгляд она казалась тем, чем являлась для лекарки. Пустой сосуд. Душа её забыла дорогу.

И во второй миг. И третий. Он не сдавался. Смотрел глубоко, глубоко как никогда.

И увидел то, что искал.

Тончайшая пуповинка, не толще волоса. Никто, кроме него, не различил бы этой паутинки в наслоении отсветов множества иных жизней, малых и великих сил. Никто, кроме того, кем он стал вчера. И даже он мог лишь предчувствовать то неизмеримо далёкое, ускользающее, слабо трепещущее на кончике нити.

Он не стал пытаться притянуть это что-то. Он никогда не был целителем, и вчера это не изменило. Это — не изменило.

Поэтому Демиан лишь склонился над постелью, над этой ломкой, полой статуэткой. Мерцающая паутинка едва задрожала от его дыхания. Он даже не коснулся Дианы: силы, переполняющие его, помимо воли влияли на мир вокруг, на вещи куда как менее хрупкие. Силы, разобраться в которых у него не осталось времени. У него никогда ни на что не было времени... — проклятье, и уже не будет.

Снежный бархан подушки примялся там, где лежала её голова. Её тело казалось иллюзией, сгустком подкрашенного воздуха. Вздымается и опадает холмик груди — скорее колебание эфира, нежели признак жизни.

Но он-то знал истину.

— Что же вы, прекрасная герцогиня, не держите данного слова? Обещались рядом быть — и что же? Бежите клятвы...

Что ж, за Гранью обращается в ничто любой зарок. Граница невозврата. Край несбывшихся надежд. Пустота и покой.

Покой.

Однажды он уже побывал в тех бесплодных сумеречных землях и не по своей воле возвратился. Воспоминание это неизменно пробуждало обращённый в самое себя гнев... и тоску.

В тот миг превыше всего он желал бы склонить голову на край невестиной постели. Закрыть глаза и уснуть вместе с ней.

Миг — большего он не мог себе позволить. Он — уже — позволил себе слишком много.

Он ощутил усталость и гнев.

Проклятье... Ты нужна мне.

Вернись.

— Я пришёл взять своё, — с прорвавшимся жаром произнёс он, запрокинув лицо к невидимому небу. Бездна его возьми, он в своём праве! — Светлая Высь, она ещё не твоя.

Он прошептал это, а мог бы просто подумать. Прокричать — Диана всё равно бы не услышала.

Уже не готовая оборваться от одной силы его присутствия паутинка — алмазная струна. Свет проходил по ней подобно молниевому заряду. И вспыхнул, на миг озарив девушку изнутри, как стеклянную, и лепесток тьмы в Демиане свернулся от близкого сияния.

Не очнувшись, Диана вздохнула, бережно, не в лад.

Сама.

Девушка сонно ворохнулась под покрывалом. Медленно распахнулись глаза — взгляд спящего ребёнка. Магистр трудно вдохнул пережатым горлом; она ещё не вернулась.

Демиан протянул ладонь, но не посмел прикоснуться. Лишь окунулся лицом в летучие волосы, в полурасплетённую косу. Жарко и щекотно, пахнет согретыми травами. Его отражение дышало во вселенной её зрачков.

— Прости меня...

Минуту спустя его не было ни в доме городского головы, ни в Доброй Веси.

***

Что за труд — поднять ресницы. Каково это — дышать? Она совсем позабыла...

Чья-то рука отворила намертво встрявшую рассохшуюся ставню, и на подоконник намело пушистый сугроб. Снег?

Нет, пух тополей.

Июнь.

(Телларион. Конец осени 963-го)

Мощным порывом выбило из переплётов витражные стёкла. На мгновение в белёсом зимнем небе раскинулась самоцветная радуга. И тотчас осыпалась колким дождём.

Эджай Д`элавар мёртв.

Магистр перебирал короткую фразу на все лады. Но, даже многократно повторённая, она никак не превращалась в изустную истину. Оставалась по-прежнему пустым набором звуком.

Эджай Д`элавар мёртв.

Ошибки быть не может. Коган Согрейн никогда не преуспевал в искусстве лицедейства. Мальчишка попросту не сумел бы столь неподкупно сыграть скорбь. Его горе было едва ли не осязаемо, оно имело цвет, запах и привкус замешанного на крови пепла.

Нет, Когану не обмануть Магистра... и точно, не того, что в нём.

А Эджай, в свою очередь, не стал бы обманывать побратима. Не так. Не своей смертью. Это — не про него. Прям. Честен. Истинный ведьмак.

То, что сидит в Магистре, дыбит загривок.

А ещё от Согрейна смердит виной. Мальчишка мнит себя повинным в гибели друга. Магистр остро обоняет снедающее ведьмака чувство — беспросветное, бессмысленное, беспощадное. Разрушающее, и разрушение направлено не вовне, но вглубь, в самую суть. Магистр едва ли способен понять молодого ведьмака: он давно позабыл, каково испытывать вину и скорбь. Достаточно того, что он понимает иное: подобное Согрейн не сыграл бы никогда. А значит...

Эджай Д`элавар мёртв.

Да, мёртв, как та земля, на которую легло его тело. Как Антариес, что стал ему могилой...

Так отчего то, что в нём, беспокойно ворочается, будто со смертью отрёкшегося князя не исчезла угроза их существованию?

Выражение почтительного внимания стекло с лица вошедшего Кейлуса. Маг из числа старших метнул взгляд на искалеченные витражи, и в следующий же миг к нему вновь вернулась невозмутимость. Магу, чей возраст исчислялся не одной сотней лет, доводилось наблюдать вещи куда более странные.

Ноздри Магистра дрогнули и раздулись. Смесь запахов, что вносил ветер сквозь разбитые стёкла, тревожила обоняние того, что было в нём.

— Здесь душно, — буркнул Магистр. — Говори.

Мэтр Кейлус низко переломился в поясе. Он не считал поклоны Магистру ущербом своей гордости, зная, что Магистр оценит проявление почтения своей особе. Прочие ведьмаки чуждались Кейлуса, это было также известно Магистру и вполне устраивало его. Изгою среди презиравших его ведьмаков, Кейлусу была жизненно выгодна благосклонность повелителя, и он добивался её собачьей преданностью.