Книга Четвертое сокровище, страница 23 – Тодд Симода

Из передней части дома донесся чей-то голос. Сэнсэй Годзэн стремительно захлопнул ящик, взял метелку и выбежал из комнаты.

— Коннитива, сэнсэй Годзэн, — приветствовал его Мистер Роберт, поклонившись, когда Годзэн вошел в переднюю залу.

— Коннитива, Смит-сан.

— Я извиняюсь за вторжение, но дверь была открыта.

— Ничего страшного. Я убирался. — Годзэн показал метелку.

— Как поживает сэнсэй? Он здесь?

— Он в больнице.

— Что случилось?

— У него был удар. — Годзэн коснулся лба. — Был в коме, но начал постепенно приходить в себя. Врачи считают, что в результате пострадал мозг. Они пока не знают, насколько это серьезно, — по крайней мере, до получения результатов анализов.

— Мне очень жаль все это слышать.

— Может, вы могли бы сходить в больницу и узнать всё подробнее?

С радостью. А где больница?

На Годзэна обрушилось облегчение.

— Я ученик сэнсэя Дзэндзэн, одного из ваших пациентов, — обратился Мистер Роберт к девушке из регистратуры.

— Дзэндзэн? — повторила она и уставилась в монитор.

— Извините, — исправился Мистер Роберт, вспомнив, что говорил ему сэнсэй Годзэн. — Его фамилия Симано.

Девушка посмотрела на него долгим скучающим взглядом, потом набрала имя.

— Его сегодня переводят в другое место. Значит, он или в палате 2-45, или же в реабилитационном крыле. Посмотрите сначала там. Это вниз через холл, потом в конце направо, а потом налево. Спросите у старшей сестры, пускают ли к нему.

— Спасибо, — поблагодарил он, но она уже отвечала на чей-то звонок. Последовав ее инструкциям, он нашел старшую сестру и спросил насчет сэнсэя.

— Его как раз переводят в новую палату. Возможно, это не лучшее время для посещения.

— Каково его состояние?

— А вы?..

— Один из его учеников.

— Понятно. Он преподает японское письмо.

— Сёдо, — поправил мистер Роберт. — Это гораздо больше, чем просто «японское письмо».

— Обычно мы даем информацию только членам се^# мьи.

— У него здесь нет никого из родных.

— Мне кажется, я могу вам сообщить: у него из-за аневризмы лопнул кровеносный сосуд. Мы еще не знаем, насколько серьезны последствия, но у него несколько нарушена речь.

— То есть он не может говорить?

Сестра кивнула:

— Он не может ни говорить, ни писать. Это случается, когда после удара оказываются поражены некоторые зоны мозга. Он оправился от комы всего пару дней назад.

— Значит, он не может писать? — спросил он.

— Он только пишет вот эти причудливые каракули.

— Каракули?

— Вот, взгляните. — Она открыла папку и показала ему разлинованный лист из блокнота. На нем фломастером были нанесены какие-то знаки.

— Это что-нибудь вам говорит? — спросила сестра.

— Нет, — ответил Мистер Роберт, перевернув лист. — Некоторые знаки похожи на строки иероглифов, но большая часть напоминает какую-то абстрактную мазню.

Сестра лишь молча пожала плечами.

В глубоком сне

спасенья нет

для меня

от меня.

Бредя по кампусу на встречу с Мистером Робертом — они договорились вместе пообедать, — Тина с удовольствием подставляла лицо теплому солнышку, что проглядывало сквозь туманную дымку. Она вышла с первого занятия профессора Портер по проблеме языка и мозга. Профессор дала им программу курса и попросила прочесть первые три главы ее книги «Влажный язык: как разговаривает мозг». Затем она прочла им вводную лекцию о во многом таинственном процессе создания человеком языка. Все-таки нам известно немногое, объясняла она: в мозгу есть специфические зоны, которым отведены четкие роли в сотворении языка, — околообонятельное поле Брока отвечает за речепроизводство, а зона Вернике ^[44] — за понимание.

Тина нашла кафе «Нефели» у перекрестка Херста и Юклид, прямо напротив северной границы кампуса. Кафе представляло собой крошечное помещение, забитое столами, отделенными друг от друга лишь несколькими дюймами. Мистер Роберт ждал ее у самой двери.

Стоя в очереди, они вдыхали запахи эспрессо, взбитых сливок и греческих сыров, долетавших от бара и из кухни. Толпа говорила на всех мыслимых языках: испанском, китайском, французском и других, которые Тина не могла определить. Очередь двигалась быстро, и у стойки они заказали сэндвичи. Тина взяла капуччино, Мистер Роберт — чай со льдом. С напитками они протиснулись между столиками к свободному.

Они сделали по паре глотков, когда официант принес сэндвичи: хрустящий хлеб скрывался под слоем копченых красных перцев, оливок, феты и моццареллы, а также помидоров. Они отломили по кусочку этого аппетитного буйства. Мистер Роберт жевал, как обычно, задумчиво, словно пытался ощутить вкус каждой молекулы. Так он делал все — напряженно-сосредоточенно, как требовали на занятиях боевыми искусствами. Но вот наконец проглотил.

— Какие у тебя сегодня были занятия?

— Мозг и язык. У профессора Портер.

— О чем это?

— Названием все сказано. Как мозг производит язык.

Тина принялась резать свой сэндвич на кусочки, которые можно было бы прожевать.

— Своевременно. У моего сэнсэя по сёдо как раз случился удар. Он недавно вышел из комы, но не может ни говорить, ни писать — по крайней мере, ничего осмысленного. Рисует лишь вот такие каракули. Отчасти абстракция, отчасти иероглифы, но во всем вместе — никакого смысла. Это что-нибудь значит?

Тина вспомнила занятия по психологии.

— Похоже на афазию.

— Афазия… — повторил Мистер Роберт. — Это навсегда?

— Я не знаю медицинских аспектов. Может, удастся разузнать у профессора Портер подробнее. Или Уиджи знает что-нибудь.

— Уиджи? — Мистер Роберт посмотрел, как она кладет отрезанный кусочек в рот.

— Это один из аспирантов. Доктор медицины.

— Что это за имя — Уиджи?

— Прозвище, сокращение от Уильяма Джеймса.

— Хм. — Он внимательно посмотрел на стакан с чаем, взял его и сделал глубокомысленный глоток. — Я был сегодня у твоей матери.