Книга Северный свет, страница 3 – Дженнифер Доннелли

– Папа догадается, – опередила мои мысли Лу.

– Как? Барни ему скажет?

– Когда Барни пьет молоко, он пердит потом ужас как.

– Лу, хоть ты одеваешься как мальчик и походка у тебя мальчишеская, постарайся хотя бы не выражаться как парни. Маме бы это не понравилось, – сказала я.

– Мамы с нами больше нет, так что выражаться буду как хочу.

Эбби, полоскавшая под краном тряпку, резко обернулась.

– Прекрати, Лу! – крикнула она, удивив нас всех: Эбби никогда не кричит. Она даже не плакала на маминых похоронах, хотя три дня спустя я застала ее в папиной спальне, она стискивала в руке мамину фотографию с такой силой, что острый край рамки порезал ей ладонь. Наша Эбби – цветное муслиновое платье, которое постирали и вывернули наизнанку сохнуть: все узоры скрыты. Наша Лу – в точности наоборот.

Пока эти две ругались, в пристройке за кухней послышались шаги. Ссора тут же затихла. Мы думали, это папа. Но тут раздался стук, шарканье, и мы поняли: это всего лишь Томми Хаббард, соседский паренек, голодный, как всегда.

– Том, ты чешешься? – спросила я.

– Нет, Мэтт.

– Тогда садись завтракать. Помой сперва руки.

В прошлый раз, когда я впустила его в дом, чтобы накормить, он одарил нас блохами. У Томми шестеро братьев и сестер. Они живут на Ункас-роуд, как и мы, но подальше, в убогом дощатом домишке. Их участок вклинивается с дороги между нашим и землей Лумисов. У них нет папы, или у них множество пап – смотря кого послушать. Мать Томми, Эмми, делает все, что в ее силах: убирает комнаты в отелях, продает туристам свои маленькие картинки, – но этого не хватает. Дети всегда голодны. В доме холодно. Налоги давно не плачены.

Томми вошел, ведя за руку одну из сестричек. Я глянула на них с тревогой. Папа еще не завтракал, а в горшке оставалось немного.

– Я тока Дженни привел, – поспешно сказал Томми. – Сам-то сытый, вот так вота.

Дженни была закутана в мужскую шерстяную рубаху поверх тонкого хлопчатого платья. Подол рубахи касался пола, зато платье едва доставало ей до колен. А на Томми вовсе не было верхней одежды.

– Все в порядке, Томми, еды полно.

– Пусть мою порцию берет! Видеть не могу эту гадостную слизь! – Лу толкнула свою миску через стол. Ее доброта выбирает кружной путь.

– Слышал бы папа! – буркнула Эбби. – Язык у тебя как у плотогона.

Лу высунула язык с остатками каши. Эбби, кажется, готова была ее стукнуть. Хорошо, что между ними был стол.

Кукурузная каша надоела всем – и мне тоже. Мы ели ее с кленовым сахаром на завтрак и на обед много недель подряд. А на ужин – гречишные оладьи с печеными яблоками, последними из осеннего урожая. Или гороховый суп на старой свиной кости, вываренной добела. Мы бы порадовались рагу из солонины или пирогу с курятиной, но почти все, что мы заложили в погреб в сентябре, кончилось. Остатки оленины доели в январе. Ветчину и бекон тоже. И хотя мы заготовили целых две бочки свинины, одна из них протухла. По моей вине: папа сказал, я слишком слабый рассол сделала. Осенью мы зарезали одного из петухов, а с тех пор – четырех кур. Осталось только десять, и папа не велел их трогать, ведь они дают нам яйца, хоть и не много, а летом и яиц будет больше, и выведутся цыплята.

Все шло по-другому, когда мама была жива. Как-то ей удавалось вкусно кормить нас всю зиму, и даже весной в погребе еще хватало мяса. Мне до мамы ох как далеко, и Лу не дает мне об этом забыть, да и папа тоже: он, конечно, такого не говорит, как Лу, но по его лицу, когда он садится за стол, сразу видно: он вовсе не любитель каждодневной каши.

Зато Дженни Хаббард против каши нисколько не возражала. Ждала терпеливо, глаза большие, серьезные, пока я посыпала кленовым сахаром то, что Лу оставила в миске. Миску я протянула Дженни, Томми положила немного из горшка. Ровно столько, чтобы папе осталось вдоволь.

Эбби отхлебнула глоток чая, потом глянула на меня поверх ободка чашки.

– Ты еще не говорила с папой?

Я покачала головой. Я стояла за спиной Лу, пытаясь расчесать ее волосы. Кос из них не заплетешь, кончики едва доставали ей до подбородка. Лу отхватила себе волосы мамиными портновскими ножницами после Рождества – после того как наш брат Лоутон ушел из дома.

– А собираешься поговорить? – настаивала Эбби.

– Поговорить о чем? – спросила Бет.

– Не твое дело. Доедай, – велела я.

– О чем, Мэтт? О чем поговорить?

– Бет, если бы Мэтти хотела, она бы тебе сказала, – вмешалась Лу.

– Тебе она тоже не говорила.

– Еще как говорила.

– Мэтти, почему ты Лу сказала, а мне нет? – заныла Бет.

– Потому что ты сума дырявая, в тебя что ни поклади – сразу разболтаешь.

Новый раунд препирательств. Нервы у меня уже стерлись налысо.

– Положи, Лу, а не поклади, – сказала я. – Бет, перестань нюнить!

– Мэтт, ты уже выбрала слово дня? – сменила тему Эбби. Наш миротворец. Тихая, ласковая. Больше всех нас похожа на маму.

– Ой, Мэтти! Можно я выберу? Можно я? – заверещала Бет.

Она сползла со стула и побежала в гостиную. Там, от греха подальше, я хранила свой драгоценный словарь – вместе с книгами, которые брала у Чарли Экклера и мисс Уилкокс, с мамиными «Любимыми томами американской классики» (издание Уэверли) и несколькими старыми номерами «Журнала Петерсона», которые подарила нам тетя Джози, потому что, как сказано в колонке редактора, это «одно из немногих изданий, пригодных для семей, где растут дочери».

– Бет, словарь несешь ты, а слово пусть выбирает Лу! – крикнула я вслед.

– Не ложи мне под нос свой словарь, я в детских играх не участвую! – фыркнула Лу.

– Не клади, Лу! Не клади! – рявкнула я. Небрежное обращение Лу со словами злит меня больше, чем ее грязный язык, замурзанный комбинезон и притащенный в дом навоз вместе взятые.

Бет вернулась к столу, неся словарь так бережно, словно он из чистого золота. Да и весит он как золотой.

– Выбирай слово, – предложила я. – Лу не хочет.

Бет осторожно пролистала несколько страниц вперед, потом назад, потом ткнула указательным пальцем в строку на левой странице разворота:

– Раз… Раз-два… Раз-два-садовый? – спросила она.

– Такого слова, мне кажется, нет. Скажи по слогам, – попросила я.

– Раз-до-са-дó-ван-ный.

– Раздосáдованный, – поправила я. – Томми, что это значит?

Томми заглянул в словарь:

– Огорченный, раздраженный, готовый всп… вспыхнуть гневом, – зачитал он. – Недовольный, сердитый. Злой.

– Замечательное слово, правда? – сказала я. – Раздосадованный, – повторила я, с удовольствием чувствуя, как рычит в самом его начале «р». Новое слово. Полное неисследованных возможностей. Безупречная жемчужина, которую можно так и этак покатать на ладони, а потом спрятать и хранить. – Твоя очередь, Дженни. Составишь предложение с этим словом?