Книга Сквозь огонь, страница 56 – Евгения Овчинникова

Со вчерашнего вечера вода еще поднялась. Сейчас она касалась колес отцовской машины. Я на всякий случай прошла вдоль ряда машин, заглядывая в окна. Рафа мог уйти спать в одну из них, не выдержав холода. Нет, никого.

Я пошла дальше по трассе, но Рафы с отцом нигде не было. Предчувствуя недоброе, я развернулась и почти побежала к тропинке, которая вела в лагерь. Ветер подгонял в спину. По лицу, груди и спине стекали капли дождя. Но я не мерзла, спасало волнение. Дождь был противный, но теплый. Он тянулся с неба как клей.

Послышались голоса. Мне показалось, что их несколько, и я бросилась в чащу, путаясь в тяжелой высокой траве, с которой мне на ноги лилась вода. Дальше оказалась стена кустов. Пришлось закрыть лицо, чтобы продраться. Тайга снова сомкнулась надо мной, крики стали слышнее. Это звал на помощь отец. Я заметалась, пытаясь понять, откуда идет голос, но не смогла и наудачу побежала вперед, вниз по сопке, прислушиваясь.

Я увидела их у лесного родника. Дождевая вода стекала в него, и мутный ручей катился вниз в распадок. Рафа лежал на спине, раскинув руки и ноги. У его головы сидел отец. Рядом валялась отцовская двустволка.

– Саш, Сашка! Услышала!

Я подбежала к ним.

– Ты куда подевалась? Я в лагерь за тобой ходил.

– Искала вас, – ответила я, присаживаясь к нему.

Сначала мне показалось, что Рафа мертв. Голова его была в крови, грудь не поднималась, и я с замирающим сердцем приложила пальцы к шее. Нет, жив. Сердце бьется.

– Живой он, живой, – сказал отец. – Без сознания.

– Когда ты его нашел?

Я наклонилась над Рафаилем, боясь прикасаться к его голове. Стояла пугающая тишина.

– Как рассвело, пошел искать. Часам к девяти, может.

– Что произошло?

– Он отправил меня спать, сказал, костер посторожит. Ну, я на рассвете проснулся – ни его, ни ружья.

На голове у Рафы была страшная рана. У меня заколотилось сердце и задрожали руки. Я пыталась успокоить себя, повторяя: раны на голове всегда страшнее, чем кажутся, там много капилляров, даже если поцарапаться, крови будет полно. Но рана в самом деле оказалась ужасной.

– Сильно поранился? – спросил отец из-за плеча.

– Сильно. Удивительно, что не попал. Наверное, в мокрых руках ружье заскользило.

Отец захрипел. Я оглянулась на него. Он был напуган.

– Много крови, кажись, вышло, – сказал отец, указывая на темное пятно под головой Рафы.

Я прикоснулась к пятну. Пальцы испачкало бурым.

Мы молча просидели над Рафой несколько минут. Он не пошевелился, не открыл глаза. Я подумала, что он наверняка умрет до того, как за нами придет помощь.

– Он это сам, да? Вчера шибко переживал из-за Веры, из-за всего, что тогда было.

Отец озвучил мои мысли, поэтому я не ответила. Сидела, глядя на лицо Рафы, надеясь увидеть хоть проблеск сознания. Но Рафа никак не давал понять, что жив и борется.

– Лучше его не трогать. Пусть лежит, пока ждем помощь. Но надо укутать его. Перетащить палатку и вещи сюда. Разжечь костер. Вертолет сегодня не прилетит – ветер.

– А если на машинах помощь придет?

– Не знаю. Думаю, не станут рисковать. Нас всего трое, а там целые деревни затопило.

Рафа вздрогнул, еле слышно вздохнул, чуть приоткрыл глаза. Я торопливо склонилась над ним, но глаза снова закрылись, и дыхание стало незаметным. Я снова приложила пальцы к его шее. Сердце билось. Медленнее, чем в прошлый раз, но билось.

Я отпрянула и тихо застонала от страха.

– Пожалуйста, не умирай, – прошептала я, и горячие слезы снова заструились по моему лицу. Они смешивались с дождевой водой, капали на землю. – Не хватало еще, чтобы твой призрак таскался за мной.

– Не хватало еще тебя, – громко повторила я, подняла глаза и отшатнулась.

Напротив сидела Вера.

– Спроси у него, – сказала она.

– У кого? – переспросила я.

Вера протянула руку и дотронулась до меня. Пальцы были ледяные.

– Он все расскажет.

– Доча, прости, – вдруг всхлипнул отец.

– Ох, ну что ты, папа, перестань, – ответила я.

Вера уже исчезла.

– Если б я знал, что все так обернется.

Я медленно повернулась к нему. Он плакал и вытирал слезы, но я все-таки на мгновение заглянула в него и увидела красные, полыхающие огнем волосы Веры. Не веря себе, я подползла к отцу.

– Если б я знал, что она вправду собирается… – Он закрыл лицо руками.

Я придвинулась ближе, оторвала от его лица грубые ладони, посмотрела в глаза и прочитала отца.

Полыхающий горизонт. Электричество отключили, но света от пожара, взявшего город в кольцо, достаточно, чтобы видеть. Пахнет гарью, горящим деревом. Крыша малосемейки. Разгоряченное тело. Вера – рядом, тоже горячая и отстраненная. Вот она встает, одевается. Потом смотрит на пожар – в одну, в другую сторону. Ветер поднимает и перебирает ее тяжелые волосы.

Вера подходит к краю крыши, наклоняется.

– Наверное, недолго лететь, – говорит она.

Волосы падают, касаются парапета, Вера выпрямляется, перехватывает их, закручивает в узел, но они тут же раскручиваются и остаются лежать на спине – спутанные, красивые.

Потом она бегает по крыше с раскинутыми руками, смеется.

– Если прыгнуть, все закончится.

Вера говорит сама с собой. Она не видит, кто рядом, ей все равно. Кружится, раскинув руки, подняв лицо к небу. У меня перехватывает дыхание. И я слышу собственный стон. Или это стонет раскаленный воздух видения.

Вот Вера держит в руках большие железные ножницы – непонятно, откуда они взялись. Она приподнимает прядь у лица, щелкает ножницами. Волосы падают, ветер тут же подхватывает их и несет по крыше. Вера отстригает последнюю прядь у шеи, швыряет ножницы, ощупывает голову и смеется:

– Теперь – легко!

Отец не понимает, что происходит, спрашивает:

– Ты, эт… Чего творишь?

Вера убегает от него дальше по крыше, снова кружится, раскинув руки, и смеется.

Отец вырывается из моих рук, отползает, но сейчас я сильнее. И я снова заставляю смотреть мне в глаза. Второй эпизод в отрыве от первого. Они ссорятся, я пропустила из-за чего, да и не все ли равно.

Вера на парапете. Она ругается отвратительно, грязно. Отец в бешенстве, пытается схватить ее, но она вырывается.

– Не трогай! Сашке расскажу, – кричит она.

– Не думай. Убью, – оскаливается он.

Смотреть на это невозможно, и я снова отпускаю отца, опрокидываюсь назад, отползаю подальше от его глаз и горящего в них ада.