Книга Лагерь, страница 68 – Эл Си Розен

– Значит, он пришел тебе на помощь? – вздергивает брови Эшли. – Под дождем?

– Он услышал мои крики. На его месте так поступил бы любой.

– Просто это очень похоже на… Джейн Остин. А может, на Хитклиффа? Ну что-то в этом роде.

– Дорогая, – останавливает ее Джордж.

– Прошу прощения. Это не было чем-то из ряда вон. Хочешь, я поджарю тебе сосиску?

– Ага. Поджарь, пожалуйста.

Джордж и Эшли готовят мне хот-доги, а потом зефир, поскольку мне негде сесть рядом с костром.

Кристал достает гитару и пытается что-то сыграть, но по навесу барабанит дождь, и ее практически не слышно.

– Если я простужусь, – сидящий рядом со мной Джордж слизывает с пальцев шоколад и зефир, – то буду очень зол.

– Марк раздает жевательный витамин С всем участникам спектакля. – Киваю Марку, высматривающему актеров и других членов команды и заставляющему их взять таблетки с апельсиновым запахом (я получил такую таблетку первым).

– Эй, Рэнди, – обращается ко мне Хадсон. – Ты готов идти в палатку?

– А ты не собираешься остаться здесь?

– Зачем?

Пожимаю плечами, киваю и позволяю ему помочь мне подняться, хотя нога теперь почти не болит. По пути в палатку прихватываю несколько бутылок воды. Мы изрядно промокли и когда оказываемся в палатке, Хадсон достает из рюкзака полотенце и начинает вытирать себя и палатку – там, где мы ее намочили. А затем снимает рубашку.

При виде его влажной кожи я сглатываю и быстро отвожу взгляд. Может, романтика и исчезла из наших отношений, но только не похоть, по крайней мере с моей стороны. Он по-прежнему верх совершенства, его тело по-прежнему кажется высеченным из камня, названия которого я не знаю. Я тоже стягиваю с себя рубашку и расстилаю ее в углу, чтобы она высохла. Я слышу, как он расстегивает молнию на шортах, и этот звук кажется мне невероятно громким, невзирая на дождь. Смотрю в окно, хотя из него ничего не видно. Позади меня раздается какой-то шорох.

– Можешь повернуться.

Поворачиваюсь и вижу, что он уже в спальном мешке. В углу палатки его ботинки, грязные шорты и белье – тоже разложены для просушки.

– Ты мог повернуться и пораньше.

Я пристально смотрю на него:

– Почему ты флиртуешь со мной?

– Что?

– Да то, что ты только что сказал. Это флирт.

– Не знаю… прежде мы с тобой много флиртовали.

Кладу руки на бедра и наклоняюсь в сторону.

– Ага. Но теперь я не в твоем вкусе, разве не так? – Поднимаю руку и изгибаю кисть. – Теперь я просто какой-то пидор, – нарочито манерничаю я. – Слабохарактерный и стереотипный, верно?

Он хмурится.

– Нет. И я прошу у тебя прощения за свои слова. – Он немного приподнимается, и спальник соскакивает к его животу. Надел ли он другие трусы? – Рэнди, ты должен знать, что я очень, очень сожалею о случившемся.

Опускаю руку и вздыхаю.

– Знаю, но все же ты сказал это.

– Я был зол, смущен из-за того, что все, весь лагерь знал, как обстоит дело, и я… я хотел сделать тебе больно.

Я сажусь, мне холодно в мокрых шортах.

– Знаю.

– А если ты знал… то почему так сердишься на меня? Я-то уже не сержусь. Я… послушай, то, что ты сделал – дикость какая-то, и у меня нет сомнений по этому поводу. Ты явно переборщил. Просто… дурацкий фильм или что-то в этом роде. Но… в то же время мне было лестно. И то, что твой план сработал, это выше моего понимания. Я действительно полюбил тебя, Рэнди. Я говорил тебе такие вещи, какие не говорил никому до того, даже Брэду, и я чувствую, что ты ближе мне, чем кто-либо еще, за всю мою жизнь.

Вода капает с моих волос на пол палатки, Хадсон вздыхает и тянется к полотенцу. Делая это, он наклоняется, и я могу видеть его спину до самых ягодиц – трусов на нем определенно нет. Он бросает в меня полотенцем.

– Вытрись. Переоденься в сухое. Я не буду смотреть.

Он отворачивается, я раздеваюсь и вытираюсь его полотенцем. Оно пахнет им – все тем же возбуждающим меня дезодорантом и немного – кленом. Залезая в свой спальный мешок, я стараюсь не думать об этом. Бросаю полотенце обратно ему, и оно оказывается у него на голове.

– Это означает, что я могу повернуться? – спрашивает он.

Я улыбаюсь, но потом опять принимаю свирепое выражение лица.

– Ага.

Он поворачивается, и мы оказываемся с ним лицом к лицу, обнаженные, но в спальных мешках, хотя между нами еще остается довольно значительное расстояние. Мне ненавистна эта ситуация, но все мое тело дрожит. Так что, может, ничего ненавистного я на самом-то деле в ней не нахожу.

– Так почему ты так злишься на меня?

Я пожимаю плечами:

– Я не нравлюсь тебе. Потому и злюсь.

Его глаза становятся огромными и немного печальными.

– С чего ты это взял?

– С того, что ты наговорил мне. С того, кто ты есть. – Я сажусь и машу рукой вверх-вниз вдоль его тела. – Masc4masc, поведение исключительно как у натуралов, ну и дальше в том же духе.

– Просто я считал, что такие люди… сильнее. И более защищены. Я не мог познакомить с родителями человека, который… не такой, как все. Который в их глазах выглядит стереотипным. Я никогда не мог держаться за руки с таким человеком на улице. И потому я просто… не смотрел на таких парней. Это было неправильно. Я знаю. Ты продемонстрировал мне это. Я не лучше тебя, Рэнди. Я не лучше, чем Джордж или кто-то из участников спектакля. – Он делает паузу. – Если уж на то пошло, я хуже их.

– Хуже?

– Вы, ребята, остаетесь собой. – Он снова садится, потом поднимается, ему никак не удается принять удобное положение. – А я… я еще один придуманный персонаж, может, как Дал. Не знаю. Я не чувствую, что большую часть времени играю кого-то… Но когда Брэд покрасил ногти, я так позавидовал ему.

– Позавидовал?

– Ага. Это был такой прикольный цвет.

– Эротокалиптический Единорог.

Хадсон смеется.

– Он так называется? – Он смотрит теперь на потолок палатки, лежа на спине, и мне виден его живот. – Мне нравится. Хотел бы я накрасить им свои ногти. В тот момент я действительно хотел этого. Я хотел быть больше… похожим на себя? Не то чтобы я считал, будто все геи должны красить ногти, чтобы быть собой, или что-то в этом роде. Но это напомнило мне о бабушке – я вспомнил лак на ее ногтях, как иногда она красила ногти мне, и это делало меня таким счастливым. Мне очень нравилось выбирать цвет, подносить лак к свету, смотреть на свои ногти. И так было не только с лаком для ногтей. А и с помадой, с тенями для век. Мне доставляло столько радости наносить косметику на бабушкино лицо и краситься самому. А затем она снимала макияж с моего лица перед приходом родителей и просила ничего не говорить им. Она защищала меня. И потом, когда она умерла, я стал сам защищать себя из-за того, что…