Онлайн книга «Курортная зона»
Наметанным глазом Лариса вычислила в разномастной толпе и одиночек , не принадлежавших Кругам, тех, кто пошел на это или из любви к своему кровавому искусству, или из любви к мести. Одиночки скромно пили “Туборг” и “Гёссер”, из закусок предпочитали креветки и морковь по-корейски, держались молчаливо и как-то задумчиво. Среди одиночек преобладали усталые женщины неопределенно пожилого возраста, и торчащие из карманов их твидовых пиджаков “беретты” и “лигнозе” напоминали скорее сувенирные зажигалки, а не настоящее оружие. “Интересно было бы взглянуть на Истопника, которому меня заказали”, — размышляла Лариса, и от этих размышлений “Негрони” приобрел почему-то вкус дрянного лимонада. Кто он, Истопник? Какой он? С кем он? И почему она никогда о нем не слышала? Или это особый шик убийцы — открыться перед жертвой в самый последний момент? Она, Лариса Бесприданницева, тоже так умеет. Вот только жертвой быть не собирается. Лариса допила коктейль, задушевной улыбкой одарила барменшу и выскользнула из потного барабана бара-буфета. И попала в шелково-кружевной плен скрипок и флейт. Однако! Убийцы, оказывается, не чужды высокому искусству (“Радио Шансон” не в счет)! На небольшом мраморном подиуме (кругом в витиеватых длинных подсвечниках томно умирают свечи с ароматом гиацинтов) два скрипача и флейтистка с молочной белизны обнаженными плечами выводили незатейливую, как японский иероглиф, мелодию. А невысокая, стеклянной хрупкости девушка с отрешенно неземными глазами тянула хорошо поставленным голосом Эдит Пиаф нечто невероятное, просто запредельное для подобного сборища. На французском языке. Ларису это сначала удивило, а потом она автоматически начала переводить: А я еще так заживу, Как в песнях поют, Как в сказках мечтают об этом! И в доме моем будут птицы чудесные петь, И спустятся звезды на крышу, И небо — на ветви деревьев… А я еще так заживу И так засмеюсь, запою, затанцую, Что все вы поймете — счастливей меня не бывало! И станете в гости проситься, чтоб греть свои души У моего очага. И хлебом пшеничным, и сладким домашним вином Я буду вас тешить, чтоб жизнью глаза засияли. Чтоб вы, уходя, лишь мечтали о том, как вернуться. Поверьте, я буду гак жить. Я даже сама в это верю. Сердце снова трепыхнулось где-то в районе гортани. Красивая песня. Только чересчур оптимистическая для такого сборища. Кому здесь нужно верить в счастливую жизнь? В то, что звезды и небеса будут знакомыми и близкими, как пальцы собственной руки? И вы возвратитесь в мой дом — К палящим огням милосердья! — воздевая трепещущие руки в длинной бахроме серебряного бисера, выводила вслед за флейтой певица. Странная уверенность. Странное обещание. Впрочем, возможно, Лариса неточно перевела. Все-таки давно не практиковалась. К тому же слушать эфемерную певичку уже не хотелось. Потому что рядом с замершей Ларисой остановились два боровообразных типа с фужерами в толстых пальцах, и один боровообразный похвастался другому: — Крутая у меня эта… ка… капелла? Дочуре на день рождения подарил — очень музыку любит эту… классическую. — Гы… А что за фифа поет? — А, заметил! Та еще соска! Я ее специально из Франции выписал! — Из этой… Академии, что ли? — Какой, на… Академии, гы… Эта певичка мне до конца моего конца будет ширинку облизывать и за каждый минет спасибо говорить! Если б не я, Интерпол ее уже давно бы на трех гильотинах отымел. На этой бабе трупов, как вшей на бомже. — А не подумаешь… — Во-во. — Не боишься, что она и тебя кинет вкрутую? — Гы. Она со мной крепко повязана. Хочет еще пожить, пусть в певицах походит. Я на ее прошлые дела не в претензии. Главное, чтоб она дочу мою обучала петь по полной программе. А летом будем Дочу на Евровидение отправлять. — Эт прально. Надо и о вечном думать. Нетленка, мать ее ети… Я вот прикинул: может, писателишку какого из голодных и неизвестных раскрутить? Только тихого, не мокрушника, мокрушничать я и сам могу. Лучше психа душевного, у какого крыша от философии снырнула. Ведь тоже это будет… вклад в культуру. И меня прославит. Писателишка-то. Или даже поэт. — Само собой. “Это нестерпимо!” — прорычала себе под нос Лариса, борясь одновременно с двумя желаниями: уделать боровов в смокингах так, чтоб и реанимация не помогла, и безудержно нагло расхохотаться в лицо всему изображающему благочестие уголовному бомонду. В душу, в мать!.. Но Лариса Бесприданницева недаром была тезкой знаменитой драматической героини. И школа Станиславского, а отчасти даже и Мейерхольда, была для Ларисы все равно что для гитариста — школа игры на семиструнной гитаре. Не важно, будешь ли ты играть на сцене, детка. Важно, что ты станешь актрисой в жизни и сумеешь сыграть любую роль в любой репризе. А потому… А потому, Лариса Бесприданницева, изобрази-ка на своем безупречно незапоминающемся лице великопостную мину и скользи-струись хладнокровной бронзовой ящеркой по густой толпе, старайся без наводящих подсказок проинтуичить, где находится деликатное местечко дамского отдохновения и где можно будет хоть как следует выругаться. Лариса скользнула прочь из фойе. …Унылой серой краски коридор неожиданно сменил имидж: по социалистическому цементу стен буйно заструились жирные складки явно недавнего капиталистического бархата с золотыми витыми шнурами и кистями. “Это здесь”, — сообщила Ларисе ее жаждущая покоя дамской комнаты интуиция и ошиблась. И Лариса поняла это, еще не толкнув палисандровую дверь, а лишь замерев тенью бархатной портьеры у образовавшейся щелки. В щелку был виден обшитый дубом строгий кабинет, освещенный только старым-престарым латунным торшером. Спиной к дверям, а значит, и к Ларисе стояли два кожаных кресла типа “сенатор”. Сидевших Лариса, конечно, не видела, но, когда они заговорили, голос одного был ей известен до последней интонации. Старик. Голос второго был каким-то трескучим и рваным, словно пересушенная калька. И этот голос выдавал в своем носителе мелкую сошку, подчиненного, да к тому же боящегося Старика. Старик . Чепуху вы затеяли, молодые люди. Додумались! Отчетное собрание убийц! Кому это нужно? Калька . Не скажите, сударь. Многие восприняли это новшество с энтузиазмом. Мы, так сказать, должны знать своих коллег в лицо. Во избежание недоразумений. И потом: каждый из… нас должен знать, что не одинок в избранной, гм, специальности, что у него всегда будет поддержка, убежище… |