Онлайн книга «Среди гиен и другие повести»
|
И чуть не вскрикнула от испуга, когда почувствовала на себе тяжелую руку мужа. Когда он закончил, она без единого слова снова ушла в ванную. Пинский щелкнул «мышью» и перетащил квадратик эпизода в начало: это будет эпиграф. Он посмотрел монтажный стык, чуть протянул черное поле паузы, придушил окурок в пепельнице, откинулся в кресле, разминая шею… Он был доволен. Посреди работы наступал момент, когда замысел окаменевал, интонация уходила и все начинало казаться фальшивым… Поколупавшись, как в прозекторской, он переставал резать по мертвому — и брал паузу, ожидая, когда вернется дыхание. Ждать иногда приходилось неделями. Но в этот раз чутье вело его единственным путем, и по сердцебиению Пинский понял, что это будет хорошо. Горько, смешно и остро, как он умеет. Без единого слова закадрового текста, только интершум жизни… Промаявшись полтора десятка лет после ВГИКа, Пинский набрел на документальную делянку случайно и сразу понял: вот оно! Он нашел свой способ речи. С тех пор ему никто не был нужен: техника давно умещалась в рюкзачке, а монтажный стол стоял дома. Пинский собирал отснятые куски, с холодком в сердце угадывая предстоящее… И чем отвратительнее становилось время, тем это было лучше для будущего фильма. О промоушене можно было не беспокоиться: после тишайше-ядовитой ленты про здешнее православие он проснулся знаменитым. Кино со скандалом сняли с эфира. С тех пор его звали в Амстердам и перестали пускать в Останкино. Оттого-то друзья и обучили попку кричать про антинародный режим, остряки… Пинский вдруг понял, что страшно голоден. Голова не варила совсем: сел он за монтаж засветло, а дело шло к ночи. Забитая пепельница — не замена куску мяса; хорош на сегодня, решил он. Продышаться на холодке, поужинать. Благо пробок нет — можно и на колесах, в центр, мигом… На улице Пинский увидел снег и внезапные звезды на ясном небе, увидел женщину, заходившую в подъезд, вспомнил другую, темноглазую, растворившуюся где-то здесь кусочком сладчайшего сахара. Вспомнил себя, болвана без штанов, кричавшего на нее в прихожей дурным голосом, и радость от хорошей работы разом вытекла из души. Тоска стояла там теперь тухлой водой. Как все глупо, подумал Пинский. Потом он обнаружил себя стоящим возле обледеневшего гаража, с ключами в руке. Рука тоже замерзла — кажется, он простоял так не одну минуту… Он был самец без самки. Эта простая мысль почему-то не приходила ему в голову раньше, а теперь пришла во всей безжалостной простоте. Он вспомнил, что хотел прогуляться, подышать. Передумал, надел шерстяные перчатки и начал открывать гараж. Жить не хотелось, но есть хотелось страшно. Он почти терял сознание от голода. Кусок мяса, думал Пинский, шпаря по пустой автостраде на импортном «козлике», большой кусок мяса и пара стаканов вишневого сока! А там что-нибудь придумаем и с жизнью. Из спасительного ресторана грохотало музыкой, и это сразу Пинскому не понравилось. Дорогу перегородил неуютный амбал и буркнул одно слово: — Корпоратив. — Что, и поесть нельзя? — Корпоратив, — повторил амбал, глядя поверх Пинского. — Ч-черт… — Он выдохнул, пытаясь сообразить, где бы тут достать калорий. Он был уже согласен на «Крошку-картошку», только сразу. Пинский спустился со ступенек и пошел к перекрестку, но вдруг остановился и вернулся назад. У входа в ресторан стоял сиреневый BMW. Она вышла из веселого ада наружу; она выпила лишнего сегодня, и не по случаю годовщины компании: просто решила напиться — и легко справилась с поставленной задачей… За ней увязался этот Харитонов. Едва появившись в дирекции, он начал как-то очень усердно дружить. То ли подбивал клинья к ней, то ли через нее прокладывал гать к высокопоставленному мужу, Булыгина так и не поняла, да ей и не нужно было. Но сегодня кавалер явно на что-то нацелился: прилип, и весь вечер рассказывал анекдоты, и все время норовил коснуться. То за плечико приобнимет, то проведет рукой по спинке. И раз за разом оказывался ближе, чем стоит подходить к женщине, которая не смотрит тебе неотрывно в глаза… Булыгиной самой было интересно: даст она ему сегодня по морде или не даст? И она не останавливала его, проверяя себя. Потом вдруг поняла, что действительно даст. Прикинула последствия — да никаких, собственно. И уже в сантиметре от того, чтобы испробовать маникюр на холеной морде, притормозила, решила быть мирной, как агнец. — Вам нравится меня касаться? — спросила она, подняв на Харитонова свои темные глаза, подогретые тремя бокалами вина. Толстоватый кавалер подавился анекдотцем, стал серьезен, поправил очки, немного подумал и ответил глубоким театральным голосом: — Да. — А мне не нравится, — сказала она, не отводя глаз. — О, пардон, — не сразу ответил Харитонов. Она не шевелилась, дожидаясь, чтобы он сам убрал руку с ее спины. — Юлия! — негромко окликнул кто-то. — Пардон муа, — натужно проворковал Харитонов и убрал руку. «Ну то-то», — подумала она. — Юля! — сказал тот же голос, и Булыгина вдруг поняла, что это имеет к ней отношение. И в следующую секунду поняла какое. — Вы ошиблись, — сухо сказал Харитонов небольшому человеку в летчицкой курточке, стоявшему поодаль. — Да? — Прохожий продолжал внимательно разглядывать Ольгу. — Отойдите, — брезгливо сказал ему Харитонов. — Два шага назад сделайте. — С какой стати? — весело поинтересовался человечек, переведя на него взгляд светлых глаз. — Мне позвать охрану? — Зовите, — пожал плечами человечек. — Добрый вечер! — повернулся он снова к Ольге. — Идемте, — Харитонов взял Булыгину под локоть, мягко увлекая к дверям, но она резко вырвала руку: — Отстаньте! — Что? — Оставьте меня в покое! И повернулась к подошедшему: — Добрый вечер. — Как интере-есно… — протянул Харитонов и, притворно хохотнув, направился к дверям. — «Юлия…», — сообщил он недоумевающему амбалу на входе. — Юлия, а? — послышалось уже из-за дверей. Они остались вдвоем. — Что вы тут делаете? — спросила она. — Поесть хотел, — ответил Пинский. Булыгина усмехнулась. — Как корпоратив? — Отлично! — Элита нации? — уточнил Пинский. — Запишите мой телефон, — быстро ответила она. Он разом потерял весь форс и засуетился, добывая мобильник из-под неудобной молнии. — Да… Сейчас! У него даже сел голос. Потом Пинский медленно повторил цифры. — Да? |