Книга Среди гиен и другие повести, страница 7 – Виктор Шендерович

— Ужас, — сказала Оля через несколько секунд.

Они шли к молу вдоль радостной кромки прибоя, как шли полминуты назад, но мир уже рухнул за их спинами и дышал теперь в затылки смертным холодом.

— Может, еще найдется, — сказал отец маме, и мальчик понял: это было сказано для него.

— Да, может быть, играет где-то с мальчишками, — сказала мама плоским голосом. Ее рука твердо лежала на плече, уводила прочь.

Над молом, то зависая, то ныряя и выходя из пике, с треском скакал воздушный змей, и мальчишки чеканили мячик. Длинные тени нарезали пляж, на котором не изменилось почти ничего.

Освежив пропотевшее побережье, бриз обернулся бухающим о камни штормом — с убегающей пенкой волны и киношным разлетом брызг в контражуре солнца; бриз выманил на променад обитателей курортного городка. Сняв туфли и закатав брючины, они вышли пройтись перед ужином, до мола и обратно, догоняя собственные косые тени… Теряя силу, вода омывала лодыжки и уходила в море, легким росчерком меняя сюжеты на песке.

В одну секунду все это стало блестящей оберткой ужаса.

Из воздуха разом выкачали счастье, которым был наполнен этот вечер, — и как глупо и странно было теперь идти к этому молу! Молча упереться в гору камней и побрести назад… Беда легла на берег Схевенингена, и нельзя было сделать вид, что ее нет. Но отец попытался.

— Пойдем в «Пианину», — сказал он. — По соку, да?

«Пианиной» было маленькое кафе «Royal» на улочке за церковью, они ходили туда покупать улитки с изюмом и пить шоколад. Быстро отомкнув ларчик папиной шутки, Милька смеялся в первый раз до коликов и потом всякий раз всхрюкивал, наслаждаясь фокуснической подменой, дурацким женским родом папиной «пианины», окончательно превращавшим короля в толстую тетку…

Но сейчас любимая шутка оцарапала душу: Милька в секунду разгадал папину хитрость.

Отец вышагивал прочь от моря. Сухой песок поскрипывал под ступнями.

— Я сейчас, — услышала Оля, и ее ладонь ощутила пустоту. И током, впрок, пронизал безумный страх оттого, что Милька сам теперь решает, когда выскользнуть из ее руки. И ничего нельзя было сделать с этим, только молиться.

Оля молилась несколько раз в жизни — своими словами прося кого-то, чтобы все было хорошо. В адресата она не верила, но были минуты, когда ничего другого не оставалось.

Мальчик бежал обратно к морю, по пояс в котором, разгребая руками серые массы волн, тяжело ходила женщина. Она звала сына, но имя тонуло в гуле шторма. Толпа на берегу густела, и конная полиция уже спешивалась неподалеку.

Полицейские что-то кричали женщине в волнах, говорили в рацию, опрашивали зевак. Какой-то серфингист, в черной полуспущенной коже комбинезона, указывал свободной рукой в сторону мола. Женщина в набрякшей одежде вышла из волн и без сил опустилась на линии прибоя. И Олег обмер, потому что узнал ее.

Этим утром они переезжали в другую гостиницу. Милька, груженный своим рюкзачком, катил мяч по горбатой дорожке вдоль домов — и наткнулся-таки на людей. Женщина, ловко выставив руку, спружинила столкновение.

— Сорри! — крикнул Олег и добавил по другому адресу: — Милька, получишь по шее!

Женщина улыбнулась, растянув кожу на скуластом лице, и показала большой палец: все в порядке. До смешного похожий на нее мальчишка — та же веснушчатая порода, длинная кость и скулы — метнулся вбок и догнал ускакавший мячик. Ловко развернувшись, в одно касание, он отпасовал его Мильке, но тот ударился о столбик ограды и снова ускакал прочь. Теперь уже женщина крикнула что-то укоризненное своему сыну, а Олег симметричным движением показал большой палец — и все рассмеялись.

Сейчас, в набухшем водой платье, она сидела на линии прибоя и невидящим взглядом обводила стоящих вокруг. Олег еще раз обшарил взглядом пляж: глаза уже знали, кого искать. Но долговязого мальчишки не было нигде.

Оля молча ткнулась лицом в мужнино плечо.

Милька тоже узнал женщину и стоял теперь, словно окаменев, но чувства разом впечатывали все: огненный порез заката под тучкой, резкий крик чайки, женщину на песке, сморщенный, полоскаемый прибоем подол ее платья, полицейского, буквы на шевроне, равнодушный взгляд коня, повернувшего голову к морю, бурчащий чужим языком звук рации… Новый крик чайки закольцевал растянувшееся мгновение.

— Идем, — услышал он над собою. — Мы не можем помочь, Милька. Не надо смотреть. Идем.

Шторм утих почти мгновенно, и море мерно покачивалось теперь за широкой полосой пляжа. Свет еще разливался по побережью — ровный, прощальный свет.

— Ничего они не вернут, — сказал Олег, вороша вилкой листья салата.

— Ну и черт с ними, — сказала Оля. — Забыли.

— Ага, забыли… — Олег подцепил тушку креветки. — Пятьсот евро, и день отдыха насмарку!

— Я тебя научу. — Оля отпилила сантиметровый кусочек спаржи. — Берешь плохую мысль, запаковываешь и несешь на почту. И посылаешь. А сам живешь.

— И не вспоминаю про пятьсот евро?

Оля рассмеялась.

— Про пятьсот! — мрачно напомнил Олег и, растопырив пятерню, значительно повел бровями. Он валял дурака, но зол был на самом деле.

Обещанный отель на берегу моря обернулся каморкой с подтекающим унитазом, стойким запахом хлорки и видом на задний двор другого отеля. Прозлившись целый день и дважды поссорившись, они все-таки переехали наутро в другую гостиницу, и злился Олег больше всего на собственную скупость — не надо было заселяться в этот клоповник, не пропал бы день.

— За нас, жадных склеротиков! — Оля приподняла широкий бокал, в котором, как море, покачивалось красное вино, и наклонила его к мужу. Он тоже приподнял бокал и отглотнул немного. Вино было терпким и душистым, и примиряло со всем, что есть.

— Ладно, — сказал он. — Иду на почту, отправляю посылку.

— Вот и отлично.

— Потом возвращаюсь в Москву, иду в агентство и душу эту гадину голыми руками.

— Ну все, хватит!

Мгновенно постарев, как всегда в минуты разлада, Оля теперь отрешенно глядела куда-то вбок. Опять он не уловил перемены ветра в ее душе… Этот ветер менялся без объявления, и все метеослужбы мира не смогли бы тут ничего предсказать.

— Хорошо, тогда убью этого, — Олег кивнул на скрипача. Наглец, обосновавшись между ресторанами, уже полчаса пилил мимо нот и брал измором, не щадя ни один народ, — цыганочка, соле мио, розамунда…

Снять напряжение не удалось. Олег устало выдохнул, бумкнув губами, — и натолкнулся на глаза сына.

Милька сидел в отдалении, кутаясь в куртку. Отдернув взгляд, он принялся ковырять пальцем песчаный холмик перед собою. Олег окликнул его, но Милька словно не расслышал, а только еще тщательнее занялся холмиком.

— Ты не замерз, крыскин? — спросила мама.

Милька молча помотал головой.