Книга Ты жена мне, помнишь?, страница 64 – Ольга Островская

Посему должны мы помнить, что сила ведьмы в её чувствах и искренних желаниях.

Не в эмоциях, которые быстротечны, непостоянны и сбивают с намеченного пути, не в корысти и бессмысленных прихотях, которые следует понимать и учиться контролировать. А в искренних сильных и настоящих чувствах.

Нет ведьмы опасней, чем та, что ненавидит. И нет ведьмы сильней, чем та что искренне и всем сердцем любит…»

Аккуратно перевернув пожелтевшую от времени страницу гримуара, который первый мне в руки «попросился», я с увлечением продолжаю читать, выпадая из реальности. После общих размышлений, в виде довольно логичных прописных истин, и основных определений, начинается описание обретения дара маленькими ведьмами, советы, как мамкам-ведьмам обуздывать силу своих одарённых чад, как учить контролю и так далее.

Описаны занятные дыхательные упражнения, поданные как игры-потешки, сопровождаемые мысленными заговорами.

С заговорами вообще интересно. На Земле я о них мельком слышала, кое-какие даже на глаза попадались, но вызывали лишь ироничное недоумение. Мне было невдомёк, как какой-то стишок может иметь какую-то силу.

К молитвам у меня приблизительно такое же отношение было. Всегда думала, что Богу, если он существует, без разницы, как к нему обращаются, в рифму, или нет.

Собственно, неизвестная ведьма рода Мораду, давшая себе труд написать этот, по сути, учебник для начинающих ведьм, частично подтвердила мои мысли своими поучениями. Главное чувства, вкладываемые в слова и сила намерения. Лишь тогда те обретают силу. Боги слышат лишь искреннее обращение к ним. Стихии подчиняются лишь искренним желаниям. Как-то так.

Но… форма тоже имеет значение. Ритм, рифма, произнесение в определённой последовательности слов с определённым значением, должно помогать мгновенно включать нужную эмоцию и настрой. То есть… так своего рода рефлекс вырабатывается. С малолетства.

Хмыкнув, я переворачиваю очередную страницу.

– Что-то занятное нашла? – интересуется Федерик, оторвавшись от изучения первого по датированию дневника Анны, и заглянув через моё плечо.

Вернувшись из архива, мы с ним вдвоём устроились в будуаре наших покоев. Притом, что я, без раздумий уступив мужу место за письменным столом, уселась на уютный диванчик-отоманку, аккуратно расположив гримуар у себя на коленях. И вот никак не ожидала, что муж проигнорирует мой жест вежливости и нагло подвинет, чтобы сесть рядом. Пришлось искать удобное положение и опять опираться на него. Это уже становится для нас привычным делом.

– Да, тут много занятного и интересного, – киваю, пробегая глазами очередные примеры заговоров и шепотков. – Вот зря маги считали, что все ведьмы неконтролируемые. Ведьмы держать себя в руках учились с детства под контролем старших родственниц. Тут целая наука, оказывается.

– Вот как? Значит, наших совместных дочерей ты сама всему и обучишь, – довольно замечает мой супруг.

– Дочерей? – поворачиваюсь к нему.

В воображении тут же рисуются милые малышки, похожие на Эми и Кати, только с волосами потемнее.

– Да. Маленьких ведьмочек, которых ты мне обязательно родишь, – кивает невозмутимо. – Таких же упрямых, своевольных и очаровательных.

Ну-ну. Про очаровательных приятно. А вот остальное… Когда это я была упрямой? Наоборот старалась все углы сглаживать.

– Кто бы говорил? Твоих близняшек вон злодейками называли. Ещё те проказницы.

– Тем более. Представь, что у нас двоих получится, – усмехается Федерик.

– Сомневаюсь, что личностные характеристики души по наследству передаются, – смотрю на него, задумчиво нахмурившись. – Хотя… раньше я бы и в переселение душ ни за что не поверила. В магию, в ведьм, в то что сама ведьма. Так что… время покажет. Главное позаботиться, чтобы никакой культ нашим детям не угрожал.

– Сделаю для этого всё возможное, – посерьёзнев, уверяет муж. И меняет тему: – Готова попрактиковаться?

– Ещё немного хотела бы почитать. А что? Нашёл какую-полезную информацию? – киваю на дневник в его руке.  

– Сложно сказать. Пока тут больше описаны её страдания от одиночества и жёстких ограничений, которыми Иезенния окружила девочку. И никаких намёков, с чем это связано. Но ты была права, Анна действительно воспринимала дневник, как собеседника, которому можно выговориться. Многие вещи, которые она тут записала, воспитанная в старых традициях девушка, в жизни бы не озвучила никому постороннему.

Ого. Заинтриговал, однако.

– И что же там такое? – вскидываю брови.

– Некоторые моменты взросления женского организма, например. И момент, когда она случайно увидела, как спариваются лошади.

– Представляю, как бедняжка была шокирована, – фыркаю, с удивлением ловя себя на странном царапающем чувстве неприятия. Мне… не нравится, что он читает интимные откровения другой женщины. Но это ведь глупо. Уж мне ли не понимать.

Нахмурившись, я отворачиваюсь, возвращаясь к своему гримуару. Правда, тут же вскидываюсь, осенённая новой мыслью, поспешно отложив древнюю книгу.

– Взросление, говоришь? Вот оно! Если этот неведомый ритуал требовал, чтобы Анна оставалась девственницей, то скорее всего после первых менструаций Иезенния просто обязана была ей это объяснить. Хотя бы как-то.

Развернувшись обратно к Федерику, ловлю его изумлённый взгляд.

– Менстр… чего? – прищуривается он.

– Ежемесячные выделения крови у женщин. У девочек начинаются в среднем в двенадцать-четырнадцать лет. Об этом взрослении писала Анна? – требовательно смотрю на него.

– Об этом, – прокашлявшись, подтверждает он.

– Во-о-от. Значит, об ритуале она вполне могла написать уже в следующих записях. Дай, посмотрю.  

И я выхватываю у зазевавшегося мужа тонкий дневник.

– У тебя есть что читать, – возмущается он, пытаясь отобрать.

Увернувшись, я открываю на зажатой пальцем странице. Пробегаю глазами по диагонали запись про то, как Анна испугалась менархе, о котором её, естественно, никто не предупредил. Как предполагала у себя самые страшные болезни с внутренними кровотечениями, тем более, что у неё всё проходило очень болезненно, судя по записям. И наконец дошла до того места, где испуганная тринадцатилетняя Анна всё-таки призналась Иезеннии.

– Вот, слушай, – обращаюсь я к недовольно сопящему Федерику. – Анна пишет: «Признаваться данне Иезеннии мне боязно. Но ещё больше меня страшит, что я могу умереть от этой неведомой болезни. Как моя бедная няня. И наша повариха. Все, кого я люблю, умирают. Начиная с родителей. Возможно, пришла моя очередь».

Боже, бедная девочка. Я буквально ощущаю её отчаяние, её страх и тоску. Знаю примеры из жизни, когда мамы заблаговременно не говорили со своими дочерями и не разъясняли нюансы женского взросления, потом у девчонок был испуг и паника, но в моём мире, в моё время есть масса возможностей добыть информацию другими способами. А тут… даже подумать страшно, что несчастная Анна могла себе навоображать. Если ещё и столько близких людей у неё умерло.