Книга Дребезг Звёзд, страница 59 – Герр Фарамант

Острое, обжигающее чувство. Отдалить последний миг, держаться как можно дольше. Пьянящее желание взорваться, выплеснуть накопившуюся боль и тоску в едином всплеске возбуждения — и столь же сильная тяга остановиться, оттянуть мгновение блаженства.

Захватывающий душу яд.

Некогда быстрые и резкие, движения стали плавными, тёплыми, медленными. Кара управляла им. Сама задавала темп. А ей хотелось ещё. Она видела глаза своей жертвы — снова подчинённого её воле — и вела его.

Сон обхватил её талию, силясь слиться с ней. Но нет, она поднялась — а после — резко, сильно — опустилась, впуская его в себя. Задержалась на миг, легко качнулась, подалась вперёд — и выгнулась, сжалась.

Жертва затаила дыхание, всецело отдаваясь своей пленительнице, вторя каждому её движению.

Ещё рывок — и он затрясся, притянул девушку к себе, снова сливаясь с ней в единое целое в горячем потоке чувств.

В глазах потемнело. Реальный мир перестал существовать, уступая место бесконечному бессознательному.

Лишь спустя какое-то время Сон пришёл в себя, откинувшись навзничь, смотря в потолок рассеянным взглядом. Кара всё ещё обвивала его тело собой, тяжело дыша, довольно переводя дух.

Заметив, что её партнёр очнулся, она довольно улыбнулась и снова поцеловала его, а после — слезла, потянулась за одеждой.

— А ты неплох, — заметила она сидя рядом, натягивая джинсы. — Мне понравилось. Многих уже оприходовал?

— Ты вторая, — всё ещё находясь в ином мире признался Сон.

Кара кивнула, уважительно присвистнула.

— Тем более неплох. Далеко пойдёшь, мальчик. Сколько тебе?

— …адцать, — прошептал парень, лишь отдалённо отдавая себе отчёт о ходе диалога.

Девушка не стала уточнять возраст. Да и едва ли её это интересовало на самом деле.

Уже одевшись и поправив растрёпанные волосы, она подошла к окну и закурила. Там ничего не менялось, кроме исполняемых песен и голосов: кто-то отходил по своим делам, кто-то наоборот выползал из берлоги. Здесь праздник не кончается до тех пор, пока сами люди не решат разъехаться по домам.

Сон, всё ещё уставший и голодный, но отдохнувший душой, тоже спешно одевался. Он совсем потерял счёт времени и только теперь вспомнил о Полине. Пойти к остальным было бы отличной идеей, только где же там её искать?

***

Что до самой Полины, она уже во всю жрала хозяйский «Jack Daniels» и врывалась в тусовку. Горел костёр мечты, куча знакомых и не очень завывали под пьяную гитару «Проклятый старый дом», диск луны, служивший шаром этому танцполу, освещал заброшенный особняк.

Лея — подруга по говнарской юности — обнимала её и пила вместе с ней. Обрыдлые интеллектуалы, роскошные квартирники с правильной музыкой, вековечные монолиты городов — к чёрту всё это, когда есть этот прекрасный праздник. Сансара — от того, что все здесь со всеми, не пойми как, не пойми куда, крутятся, гуляют, оттягиваются — а потом переживают бремя перерождения ввиду тяжёлого похмелья в тщетных попытках вернуть себе память о былых днях, как правило находясь уже в другом месте и в другом времени: в поезде, на вокзале, или где-то на отшибе. Сансара — это про радость. Сансара — это про жизнь.

Кто-то посмотрел на луну, перевёл взгляд на часы, и протяжным голосом пьяного глашатая объявил полночь.

Некто патлатый, в чёрных круглых очках, соломенной шляпе, в вышиванке и шароварах, с внешностью борова и харизмой медведя — старик Нанай — попросил себе гитару. В просьбе не отказали, инструмент подали. Полночь — так полночь, надо соблюдать традиции.

Кто могли ходить — подтянулись к костру, садясь дружным кругом. Старик Нанай закинул ногу за ногу, провёл мощной широкой ладонью по струнам, и проникновенным душевным басом затянул:

«Собралися у дуба

Старинные друзья…»

— Гремит в лесу, — подхватил молодняк, — посуда! Готовится стряпня.

Сколько же здесь, чёрт подери, старых лиц. Всех не упомнишь, особенно на звенящую башку. Ну и к чёрту, зато все свои. Можно поорать. Можно гулять.

— Уже накрыт огромный стол, — хрипло улыбался Нанай, — зажарен чудный поросёнок.

— И-и-и, — затягивали остальные, взявшись за руки, качаясь вокруг костра, — славный тролль несёт

Добротного пивца бочонок, — хором продолжали друзья.

Костёр пылал до небес, освещая лица собравшихся людей. Все они улыбались, все они были счастливы.

Полина радовалась вместе с остальными. Так давно она не была здесь. Уже забыла, каково это — чувствовать себя частью подобного столь пёстрого таинства, сказания о котором, как предание, передаётся лишь легендами да стариками — из уст в уста. Были здесь и косоглазые панки в косухах, и светловласые дети солнца, и мрачные дети ночи — куда же без них.

Образ Наная выделялся среди прочих — и по праву. Он был самым старым из присутствующих, его чтили как старейшину праздника и как древнего кореша по жизни.

— С древних лет, — продолжал он, — как повелось, друзья встречаются раз в год.

Окинув затуманенным взглядом чёрных очков сквозь языки пламени всех собравшихся, он добавил:

— О, сколько их здесь собралось!

— Гуляет сказочный народ! — отвечали ему дружно, подняв бутылки, на дне которых над солнышками всё ещё плескалась жидкость.

Лея одарила Полину заплывшим счастливым взглядом. Недолго думая, подруги поцеловались.

Нанай поднялся с бревна, на котором доселе сидел, поставив гитару на колено, взмахнул рукой, снова ударил по ладам.

— Король сидит напротив лесника, — одарил он кивком парня с пастушьей палкой в руках. Афтон — так его звали — в зелёных одеяниях и с венком, вплетённым в золотистые рыжие волосы, он и вправду походил на лесного духа. Много историй знавал о родном крае — вырос в Карпатах, и по жизни был пастухом да гулякой, но любил читать и умел говорить. Потому ему нашлось здесь законное место краснобая.

— Лесник по правое плечо шута, — вторил он Нанаю своим таким же низким, но душевным голосом, кивая на своего приятеля, которого в народе называли Джинном. Ни одной попойки не пропускает, где бы бутылка не открылась — всегда появляется. Любит колесить по стране веществами, иногда записывает свои трипы, умеет читать стихи на потеху публике, может в хлёсткие шутки.

— А рядом гномы не скучают, — подхватила остальная компания, — про горы песни напевают.

— Истории! — воскликнул Нанай, — поднося над собой бедную гитару.

— Истории! — вторили ему остальные, вскинув руки.

— Расскажут вам, — басил старик, уже забросив игру, которая всё равно глушилась его мощным раскатистым голосом.

— Расскажут вам, — отвечал народ. — Каждый, кто пришёл сюда, — тянули вместе.