Книга Дело № 36.4. Хрупкие кости, страница 18 – Милана Шторм

Больно настолько, что голова кажется треснувшим кувшином, из которого, как молоко, вытекает… жизнь? Или это дурацкие мысли?

Что происходит?

Почему город вокруг нее превратился в маленького обиженного ребенка, который рыдает так горько, что Мэри буквально глохнет от этого плача?

Что это белое вокруг?

Стало так страшно, что Мэри, не выдержав, упала на колени и закрыла уши руками, отчаянно крича.

Она мечтала о том, чтобы рядом с ней оказался хоть кто-нибудь. Кто-нибудь, кто сможет заставить город замолчать и успокоит эту безумную боль!

Нет.

Не кто-нибудь.

Томас.

Именно шакал ей нужен сейчас. Долгое время они считали себя единственными Тварями в команде и держались друг друга. Именно рядом с Томасом Мэри не стесняется плакать или говорить глупости.

Ей нужен Томас. Прямо сейчас!

Отчаянно пытаясь не сойти с ума от боли, Мэри представляет, что Томас здесь, рядом. Она рисует на белой бумаге крупными мазками, но он получается, как живой. Вот же он! Садится рядом, обнимает ее за плечи и глухо грозно рычит, заставляя глупого несчастного ребенка испуганно замолчать.

Головная боль исчезает вместе со звуком.

И Мэри понимает, что кто-то действительно обнимает ее за плечи.

И от него пахнет абсентом и кровью. А еще — шакалом.

— Томас? — Мэри поднимает голову. Старая привычка с тех времен, когда она еще могла видеть глазами.

— Давай я помогу тебе встать, — тихо говорит он.

— Томас, что ты здесь делаешь? — ошарашенно спрашивает Мэри. Она до сих пор не верит в то, что он оказался рядом в тот самый момент, когда был так нужен.

Он замирает, и она видит, как он становится недоумением и страхом.

— Я… я…

— Томас?

— Мэри… что происходит? Я ведь только что был в "Черной Луне"!

Белое действительно было бумагой. Она действительно нарисовала Томаса.

И он оказался здесь.

Осознать это она уже не успевает, провалившись в спасительную тьму забытья.

И там, в этой разноцветной тьме, она слышит тихое поскуливание несчастного ребенка…

Мэри почти привыкает к этим слабым рыданиям. Здесь, во тьме, ей хорошо. Здесь она не может думать, а значит — и не может ужаснуться тому, что сделала.

Но тьма быстро перестает быть блаженной и уютной.

Сначала Мэри становится холодно. Пальцы на ногах мгновенно коченеют, будто она вышла босиком на лед. Мгла вокруг приобретает очертания, и рисующей кажется, будто она попала в Термитник. Дома высокие, а стоят так близко, что закрывают небо. Хотя… здесь ведь нет неба. Только холод и мгла.

Дома сжимаются вокруг Мэри, сдвигаются, и она оказывается в ловушке. Вот уже она зажата среди стен и не может вдохнуть.

Город становится ее клеткой. Клеткой, из которой нет выхода. И выходом может стать только смерть.

Слышится треск костей, и невыносимая боль становится самой сутью Мэри. Она кричит, срывая голос, зовет Джека, Томаса, Киру… Капитана.

Но их здесь нет. Больше ничего нет. Только боль и мгла.

— Мэри! — она внезапно слышит голос шакала. Он будто бы совсем рядом, но она не видит его. Не чувствует его эмоций. Здесь, в этой тьме, она совершенно беззащитна и лишена чутья рисующей.

— Я здесь! Томас, я здесь! — пытается закричать она, но из горла вырывается лишь хриплый сип.

— Мэри! Очнись! Ты дома, слышишь? Все хорошо!

Словно испугавшись слов Томаса, тьма отступает, а горькие рыдания ребенка стихают. Мэри больше не больно, а еще она понимает, что лежит на своей кровати, а Томас сидит рядом и тормошит ее за плечи.

Открыв глаза, Мэри подается вперед и крепко обнимает друга с облегчением вдыхая его запах и эмоции.

— Прости меня… — шепчет она, кладя голову ему на плечо.

Томас гладит ее по спине, успокаивая, хотя в нем самом сейчас бурлит целая буря чувств. Он испуган тем, что она сделала.

Она сделала своим полотном целый город, и шакал был всего лишь частью этой реальности. Картины, что она нарисовала.

Томас внезапно отстраняется, и его руки перестают ее успокаивать. Мэри хочет застонать от разочарования, ведь она боится намного сильнее друга. Но он быстро возвращается, прижимая к ее губам стакан с водой.

— Пей, — тихонько шепчет он.

Она подчиняется. Глотает прохладную жидкость и думает о том, что происходит.

— Я и не подозревал, что ты на такое способна, — говорит шакал. — Что ты сделала?

— Нарисовала тебя рядом с собой… мне было плохо.

— Я это заметил. Ты… нарисовала меня? Просто представила, что я рядом, и я переместился сюда прямиком из «Черной Луны»?

— Нет. Вокруг меня было что-то белое… я решила, что на нем можно рисовать. Я не представляла тебя, Томас, а именно рисовала, как я это делаю всегда.

— Белое… — ворчит друг, убирая стакан подальше. — Иногда мне кажется, что ты и не слепа вовсе. Как ты можешь различать цвета, если твои глаза больше не видят?

— Все это внутри меня… Томас, прости, я не знаю, как это получилось… я не единственная рисующая в Рурке, но… из всех моих знакомых никто так не может. А ведь я всегда считала себя ущербной. Из-за того, что я полукровка, понимаешь? Я ведь ослепла именно из-за этого!

Томас молчит. Мэри чувствует его ужас, и ей хочется плакать от того, что шакал очень хочет оказаться как можно дальше от нее. Он боится ее новых способностей.

А потом она понимает, что ошибается. Это не страх, а озарение, в которое он не в силах поверить.

— Мэри… ты когда-нибудь встречала рисующую-полукровку? Такую же, как ты? — шепчет он.

— Нет… Ты же знаешь, что Тварям вообще запрещено иметь общих детей с людьми! Мои родители нарушили правила, за то и поплатились! Никто из моих собратьев не знает, что я полукровка! Я только Теням это рассказала…

— А что если все наоборот? — голос шакала становится совсем тихим. Но Мэри хорошо его слышит.

— Ты что сейчас имеешь в виду? — похолодев спрашивает она.

— Что если дети людей и Тварей, полукровки, наоборот, слишком сильны? Что если твоя слепота заставила твой дар вырасти до невероятных высот? Мэри, твои рисунки — живые! А полчаса назад ты нарисовала новую реальность. Изменила ее. И она подчинилась. Я здесь!

Мэри ведет плечами, чувствуя, как ее бьет крупный озноб. Не может быть… она так боялась, что когда ослепнет, станет совсем бессильной. А теперь…

— Никому не говори. Ни Капитану, ни Марле, ни Кире… никому!

— Почему? — Мэри слышит, как Томас хмурится. Он излучает желтовато-серое недоумение, но рисующей нравится, что его больше не мучает страх.