Книга И тогда я солгал, страница 31 – Хелен Данмор

Я знаю, куда. Маленькая комнатка через две двери от Фредериковой. Моя мать рассказывала мне, что она предназначалась для ребенка, который умер вместе с матерью Фредерика и Фелиции. Та хотела устроить в ней детскую, но потом все опять переделали, стены ободрали и оклеили синими обоями. Иногда в ней ночевали гости.

Часы в прихожей отбивают четверть, и я замираю. Когда дом снова наполняется тишиной, я двигаюсь дальше. Комната Фелиции направо, в самом конце коридора. Я подозреваю, что она там. Слева от меня широко распахнутая дверь, за ней пустая комната. Часть ковра обрезана, как будто его подгоняли под какой-то предмет мебели, и голые половицы застелены газетой. Занавески сняты. Эту комнату называли детской спальней. Такие в этом доме были названия.

На двери в комнату Фелиции белая фарфоровая ручка, расписанная незабудками. Сама дверь закрыта. Если я постучусь, она не будет знать, кто это. Она может испугаться. Я разворачиваюсь и подхожу к двери в Синюю комнату. Кладу ладонь на дверную ручку, обхватываю ее пальцами и очень медленно, очень осторожно начинаю поворачивать. Она подается легко, без щелчка. Я слегка нажимаю, пока между дверью и косяком не появляется полоска света. Нажимаю дальше. В то же мгновение из комнаты доносится сдавленный звериный стон. Мои волосы шевелятся от страха. Я хочу развернуться и убежать, но взглядываю на свою руку и вижу, что она приотворила дверь еще шире. Открываю дверь полностью.

Фелиция лежит на животе поперек кровати. Комната забита всякими вещами: связки книг, фотокарточки, школьный ранец Фредерика с выведенными красным инициалами, на полу посередине — куча одежды, как будто ее кто-то разбирал. На подоконнике лежат крикетные щитки. Стулья, стол и платяной шкаф придвинуты к стене. Почти не остается пространства, чтобы обойти вокруг кровати.

С подушки поднимается лицо Фелиции, распухшее от слез. На ее коже проступили красные пятна. Она откидывает волосы назад с недоуменным видом, как будто не знает, где находится.

— Фелиция, это я.

Она переворачивается на бок, прижимая к себе подушку.

— Зачем ты сюда пришел? — спрашивает она со злостью, как будто я чужак.

— Я не хотел тебя напугать.

— Ты меня не напугал. — Она садится, скидывает ноги с кровати и кладет подушку обратно на место. — Я не ожидала, что кто-нибудь сюда войдет, вот и все.

Это какая-то свалка, а не комната. Не могу поверить, чтобы Фредерик здесь спал. Его вещи побросали сюда как придется, да так и оставили.

Если бы Деннисы были бедны, такого бы никогда не случилось. Комната заброшена, не прибрана, повсюду раскиданы вещи. Она не вызывает никаких чувств. Учебники Фредерика — на полу под окном, сборники упражнений и тетрадки свалены в кучу. Я поднимаю одну тетрадку. От нее пахнет сыростью, страницы слиплись. Но есть и другой запах, от которого у меня покалывает кожу. Он исходит не от тетрадки. Я делаю глубокий вдох, чтобы прийти в себя, и разлепляю страницы. «Галлия по всей своей совокупности разделяется на три части…» И так до конца страницы, ужасным почерком Фредерика. На сей раз никаких рисунков на полях. Я нагибаюсь и кладу тетрадку обратно в покосившуюся кучу.

— Что ты тут делала, Фелиция?

— Я постоянно думаю, что надо тут прибраться.

— Оставь все как есть.

— Не могу. Это вещи Фредерика.

Вещи Фредерика, разбросанные, будто какой-то ненужный хлам. Пуловер, который больше никто не натянет на себя. Крикетная бита, которую больше никто не возьмет в руки. Сюда много чего свалили, а дверь заперли. Но Фелиция открыла дверь. Она не могла не прийти сюда.

— Смотри, — говорит она, указывая пальцем. — Это его вещи, которые прислали домой.

И вот я их вижу. Плотный сверток с воинским снаряжением в изножье кровати. Вот что это за запах! Все, что соприкоснулось с этой грязью, пахнет смертью.

— Ты его открывала?

Она мотает головой.

— Я не могу.

— Там нет одежды, которая была на нем, когда он погиб, — произношу я и сразу понимаю, что сказал лишнее. Но она, кажется, не обратила внимания.

— Вещи Гарри тоже прислали, — говорит она, — но это было совсем другое дело. Я все перебрала, не найдется ли чего, чтобы сохранить для Джинни. Думала, может быть, открытка или какая-нибудь вещица, которую он взял на память. Но ничего не было.

Я снова смотрю на руки Фелиции. Кожа на костяшках потрескалась, тонкие запястья торчат из-под слишком коротких рукавов. Снова этот запах, неизвестный, пока впервые не окажешься на передовой. Сырая грязь, застарелый газ, кордит, дерьмо, гниющая плоть… Не думаю, что эти окна когда-нибудь открывали. Душно, и комната слишком маленькая. Я оглядываюсь назад. Дверь по-прежнему открыта.

— Нечего было тебе сюда приходить, — говорю я Фелиции. Она не отвечает, только смотрит на меня ничего не выражающим взглядом. Я беру ее за руку. — Пойдем вниз.

Она делает глубокий шумный вздох, и по ее лицу пробегает улыбка. Она мягко высвобождает руку.

— Лучше бы он остался в своей старой комнате, — говорит она. — Но теперь ее не узнаешь. Вся оклеена обоями с овечками и цветочками.

Здесь холодно. Даже книги холодные. Фелиция должна отсюда уйти. Холод проникает в меня. Я пячусь от книг, натыкаюсь на край сундука и, чтобы удержать равновесие, хватаюсь за столбик кровати. Железо холодное, как лед.

— Фелиция… — бормочу я. Мои губы одеревенели и едва ворочаются. — Пойдем отсюда.

Через открытую дверь я выхожу в коридор. Я весь дрожу, и, несмотря на леденящий холод, мое тело покрывается потом.

— Фелиция!

Я должен вытащить ее оттуда, но с трудом могу говорить. Слышу скрип матрасных пружин, а потом ее шаги по половику. Опускаюсь на колени, обхватываю голову руками и раскачиваюсь, чтобы унять дрожь. Мне кажется, что я кричу.

Я не смею поднять взгляд. Раскачиваюсь, пытаясь успокоиться, а глаза мои крепко зажмурены, и я ничего не вижу. Во рту у меня неприятный привкус. Слышу, как шаги отдаляются, а потом возвращаются снова. Ко мне прикасается что-то холодное и влажное. Я открываю глаза и вижу старую эмалированную кружку, полную воды.

— Выпей, — предлагает Фелиция.

Мои руки так трясутся, что, когда я подношу кружку к губам, часть воды выплескивается мне на одежду. Кое-что попадает в рот. Я смотрю только в кружку. На эмали щербина.

— Встать можешь?

Я трясу головой. Фелиция опускается на колени напротив меня. Я чуть выглядываю за ободок кружки. Вижу ее запястья и темно-синюю вязаную шерсть. Мы остаемся так некоторое время, и мое сердце постепенно успокаивается.

— Не ходи в эту комнату, — говорю я.

— Тише. Все хорошо, Дэниел. Это всего лишь комната.

— Не ходи туда больше.

Теперь я в силах на нее взглянуть. Красные пятна у нее на висках постепенно исчезают. Она порой может быть безобразной, и сейчас она безобразна — бледная и заплаканная, кости черепа выпирают под кожей.