Книга Френдзона, страница 75 – Эбби Хименес

Я зарылся носом в ее волосы, вдыхая знакомый аромат.

— Без тебя мне ничего этого не надо.

Она снова помотала головой.

— Я бы хотела любить тебя меньше. Может, тогда я и смогла бы украсть у тебя мечту. Но даже я не представляю, как можно позволить человеку отказаться от своей жизни ради меня. Мне всю жизнь придется просить за это прощения.

Я глубоко вздохнул.

— Ты даже не представляешь, как бы я хотел вернуться назад, забрать обратно свои слова и не забивать тебе голову всей этой чушью.

Она разжала и снова сжала пальцы у меня на груди. Я был счастлив. Просто оттого, что мы вместе сидим в машине на парковке у «Бургер Кинга», я чувствовал такое умиротворение, какого не испытывал уже несколько недель просто потому, что она была рядом, прикасалась ко мне, говорила со мной, признавалась в любви. Но стоило мне вспомнить, что очень скоро все это закончится, как радость моя улетучилась. Она снова уйдет, и Брэндон никогда не вернется. Но сегодня я понял, что никакое горе меня не сломит, если рядом будет она. С ней мне ничего не страшно.

Вот только бы она позволила мне помочь ей пережить трудные для нее времена.

Она снова заговорила, по-прежнему прижавшись к моей груди:

— А знаешь, ты единственный мужчина, из-за которого я плакала.

Я усмехнулся.

— А как же Тайлер? Ты плакала. Причем не раз.

Она замотала головой.

— Нет. Это все из-за тебя было. Потому что я так сильно тебя любила, но знала, что вместе нам не быть. Я просто чокнулась из-за тебя.

Кристен задрала голову и посмотрела на меня.

— Я так рада, что мы познакомились, Джош. И как же мне повезло, что меня любит такой человек, как ты.

Она плакала, и я тоже больше не мог сдерживать слезы. Просто не мог. И мне было плевать, если она увидит, как я плачу. Я потерял двоих самых дорогих для меня людей и никогда не буду стыдиться слез, пролитых по ним. Я перестал бороться с собой, и она поцеловала меня. Ее частое дыхание и напряжение говорили о том, что она пытается держать себя в руках. Она взяла мое лицо в свои ладони, и мы поцеловались, и обнялись так, будто прощались на веки вечные — два любящих сердца, между которыми встанет океан или война, — печальные и неутешные сердца.

Но нам совсем необязательно расставаться.

А она все равно уйдет.

Она отстранилась от меня, ее подбородок затрясся.

— Ты должен передать частичку себя своим детям. На свете должен появиться маленький мальчик, похожий на тебя, которого ты сможешь воспитать по своему образу и подобию. Ты должен жить дальше, ясно? Должен.

Мы снова вернулись к тому, с чего начали. Я прижался к ней лбом, удерживая ее за шею, не зная, как заставить ее передумать. Она так глубоко вбила эту мысль себе в голову, что я был бессилен. Да и что я мог сделать, если она просто не будет меня к себе подпускать?

— Кристен, я никогда не откажусь от тебя. Никогда. Ты заставляешь меня страдать. Мне больно, пожалуйста, перестань. Ты нужна мне. Понимаешь?

И вдруг я снова ее потерял.

Лицо стало каменным — я видел его не раз. Она отодвинулась, вернулась на пассажирское сиденье, между нами снова выросла стена, высокая и непробиваемая.

Я наклонился вперед и спрятал лицо в ладонях.

Выждал несколько секунд и опять спросил:

— Можешь хотя бы немного поспать? Если я поеду в больницу, ты останешься у меня и ляжешь в постель? — Я поднял на нее глаза.

Она кивнула.

— Джош?

— Что?

— Он успокоился, — прошептала.

— Кто он? — не понял я.

— Мой мозг. Наконец-то успокоился. Только рядом с тобой он успокаивается.

* * *

Нам с Клавдией довольно долго и эмоционально пришлось уговаривать родителей Брэндона, и они согласились завтра отключить его от системы жизнеобеспечения.

После моего визита родители радушно обняли меня на прощание, а Клавдия проводила до машины. Солнце уже садилось. Неподалеку гудела скоростная автомагистраль. Я не без труда отворил тяжелые кованые ворота белого цвета, отделявшие их небольшое имение в восточной части Лос-Анджелеса от остального мира.

Клавдия вызвалась провести ночь со Слоан, поэтому я поеду домой. Мне хотелось поскорее вернуться к Кристен. Нырнуть к ней под одеяло и провалиться в глубокий сон, как это всегда бывает рядом с ней.

— Спасибо, — поблагодарила Клавдия, когда я управился с воротами.

Она была точной копией Брэндона. Те же манеры, те же глаза.

Я больше никогда не увижу лицо друга.

И от этой мысли мне показалось, что мне будто дали под дых.

Клавдия потеплее закуталась в кофту.

— Они ни за что бы не решились, если бы не ты. Передумали, только когда поняли, что Брэндон этого хотел.

Она обняла меня и тут же отстранилась, вытерев глаза.

— Тяжело идти против веры. Вера застилает людям глаза, понимаешь?

— Ты просто никогда не шла против логики, — возразил я, проглотив вставший в горле комок.

Она шмыгнула носом.

— С логикой как раз таки можно совладать. Тем более когда есть неопровержимые доводы. Спокойной ночи, Джош.

Я попал в вечернюю пробку. Мысли мои были заняты родителями Брэндона. Гудели клаксоны. Впереди вспыхивали тормозные огни.

Я подумал о Кристен, о том, что, как бы я ни старался до нее достучаться, она так и будет стоять на своем. Я хотел, чтобы она поверила в мою любовь, хотел направить ее веру на что-то неосязаемое подобно тому, как родители Брэндона верили в силу молитвы. Но Кристен была другая. Принимая решения, она никогда не опиралась на чувства. Смотрела на происходящее, словно крутая тачка, которая мне не по карману. Или нечто, чего я очень желал, невзирая на цену. Она вся состояла из плюсов и минусов, фактов и цифр, черного и белого. Из здравого смысла. Она была практичной и в отношениях со мной не видела логики.

Или логика все же была?

С логикой как раз-таки можно совладать. Тем более когда есть неопровержимые доводы.

Я перестал дышать.

Ах ты, черт.

Черт бы тебя побрал!

Я приводил не те доводы!

Внезапно я понял, как к ней подобраться. Понял, что нужно делать.

На подготовку уйдет какое-то время, может, несколько недель. Но главное, что я понял.

Всю дорогу у меня с лица не сходила улыбка, пока я не доехал до дома и не увидел, что ее машины нет.

Белье выстирано и аккуратно сложено. В квартире безупречная чистота и свежесть. А на кровати одиноко лежит толстовка, та самая, которую я одолжил ей еще тогда, давно.