Книга Прекрасные изгнанники, страница 22 – Мег Уэйт Клейтон

— Думаю, Студж подходит тебе больше, чем Кролик, — сказал Эрнест.

Я повертела в руке стакан с виски. И, собравшись с духом, спросила:

— Скруби, а как тебя звали твои друзья, когда ты был маленьким?

— По всякому. Но хуже Скруби в любом случае не придумать.

Эрнест снова рассмеялся. Я тоже благодарно рассмеялась в ответ и заявила:

— О, ты еще не знаешь моих способностей. Могу изобрести и похуже.

— Например?

— Гигантский Водяной Клоп.

— Гигантский Водяной Клоп? Отличное прозвище, Студж, — одобрил Хемингуэй. — Но уж больно длинное, сразу и не выговоришь.

— Ладно, постараюсь придумать что-нибудь попроще.

В ответ на зацепившую меня историю о том, что Эрнеста в детстве пороли ремнем для правки бритвы, я поведала ему, как непросто было с моим собственным отцом. Нет, я не жаловалась на то, что папа из-за моей любви к Бертрану называл меня конченой эгоисткой, но рассказала достаточно, чтобы Хемингуэй мог сам сделать выводы.

— Отец умер чуть больше года назад.

— Я сразу почувствовал черноту в душе твоей матери тогда, в Ки-Уэсте.

В таверне стало тихо. Певец ушел, остались только пустой стул и прислоненная к стене гитара.

— А мой отец всю жизнь носил в душе эту черноту, — добавил Эрнест. — И покончил с собой, застрелившись из «смит-вессона», когда мне было двадцать девять. — Он поднялся из-за стола и прошел к барной стойке, я даже не успела ничего сказать; вернулся с двумя полными стаканами, сел и произнес: — Студж, ты и правда нынче вела себя по-геройски.

— А ты дал прозвище той медсестре? — тихо спросила я.

— Какой еще медсестре?

— Ну, той, из миланского госпиталя.

На секунду я испугалась, что Эрнест сейчас влепит мне пощечину, но он просто откинул волосы со лба и встал. Улыбнулся, чтобы я расслабилась, но это не помогло. Взял гитару, начал бренчать и запел слишком уж громко.

В дверях появился владелец гитары. Вид у него был встревоженный, но его можно было понять.

— Скруби, может, ты вернешь гитару ее законному хозяину, — поддразнивая Эрнеста, предложила я и кивнула в сторону мужчины, застывшего в дверном проеме, — а мы лучше пойдем спать?

Эрнест передал инструмент испанцу с таким видом, будто сделал ему одолжение.

— Играй, сынок. А этой прекрасной леди нужно кое-что посущественнее игры на гитаре.

Я вспыхнула, но не стала отстаивать свою добродетель. Ни к чему было при всех объяснять ему, что «спать» — это значит «спать в разных комнатах». Да и моя добродетель в любом случае уже была изрядно потрепана. О, мои многострадальные золотистые волосы!

Когда мы поднимались по лестнице, я сказала:

— Спасибо тебе, Гигантский Водяной Клоп. Ты избавил меня от необходимости рапортовать Полин о том, что ты плохо ведешь себя на отдыхе. — Я специально, чтобы перечеркнуть любые ожидания, произнесла вслух имя его жены.

В комнате я достала из сумки заветный брусок мыла и положила его на край маленькой раковины. Смыла с лица, груди и шеи грязь войны, поскребла за ушами. Потом сбросила туфли и ополоснула ступни, которые, несмотря на всех водяных клопов мира, были без единой царапины. Пристроив мыло сушиться, я с удовольствием легла на бугорчатый матрас и комковатую подушку. Я была счастлива, что меня окружают стены, а стрельба звучит где-то вдалеке, счастлива, что в животе тепло от выпитого виски и что я смогла чуть ближе узнать Хемингуэя.

На следующее утро мы вернулись в тот маленький фермерский дом, где располагался пункт снабжения, и, вновь беседуя с солдатами, услышали гул, а потом и глухие разрывы снарядов. Вибрирующий звук очень быстро стал пронзительным и был нацелен прямо на нас. Мы нырнули в траншею и задержали дыхание, словно снаряд был хищным зверем и спастись от него можно, только если перестанешь двигаться. Эрнест лежал на мне, всем своим весом придавливая к земле, а звук стал таким пронзительным, что казалось, его одного уже хватит, чтобы нас убить. А потом — жуткий взрыв, настолько громкий и оглушительный, как будто снаряд разорвался у меня в голове.

Когда мы наконец выбрались из траншеи и стряхнули с себя землю, чудесный фермерский домик превратился в руины. Из-под обломков доносились голоса не успевших выбежать наружу солдат. Мы начали разгребать камни: Эрнест, я и другие бойцы. Я говорила себе, что у меня уже выработался иммунитет. Внушала себе, что прежде такое не раз видела и знаю, чего ждать. Искореженная металлическая кровать в номере отеля после артобстрела. Труп безголового мужчины, окутанный паром из пробитого газопровода. Кровь, которая сочилась сквозь пальцы женщины, когда ее заводили в холл отеля. Маленький перепуганный мальчик бежит через площадь, держась за бабушкину руку, а из шеи у него торчит горячий осколок снаряда.

Я понимала, что обязана Эрнесту жизнью, поскольку вряд ли бы уцелела, если бы он не научил меня различать звуки разного оружия и не показал, как плашмя падать на землю. Разбирая завалы, я превратила свое сердце в горстку камней, подобную руинам того чудесного фермерского домика. Я думала только о том, что делаю, и старалась не слышать голосов молоденьких бойцов, которые звали маму, не дотрагиваться до солдат, к которым с такой осторожностью пыталась прикоснуться накануне, когда угощала их сигаретами, иначе мое окаменевшее сердце просто разорвалось бы и похоронило меня под собой.

Прифронтовой госпиталь в районе Мората-де-Тахунья, Испания

Апрель 1937 года

На обратном пути в Мадрид мы проезжали мимо старого обветшалого здания, где находился госпиталь, оснащенный американским медицинским оборудованием. Как раз там лежал брат одного из солдат, которого я обещала навестить. Но Эрнест упорно не хотел сворачивать туда.

— Ну пожалуйста, прояви понимание, — уговаривала я его. — Вспомни, как ты сам был ранен, сколько времени пролежал в госпитале за тысячи километров от родного дома. Только представь, что бы ты тогда почувствовал, если бы тебя навестил сам Эрнест Хемингуэй, один из лучших писателей современности.

— Вот как ты запела, — хмыкнул он. — А вчера, помнится, кто-то вроде бы называл меня Клопом?

— Ну да, так оно и есть, ты самый гигантский из всех гигантских водяных клопов, — подтвердила я. — Огромное, гадкое, страшное жукообразное существо, которое отгрызает пальчики на ногах у ничего не подозревающих детей.

— К чему такие жуткие подробности? По-моему, просто Клоп будет вполне достаточно.

— Хорошо, милый, как скажешь.

— Ладно, уговорила, — рассмеялся Эрнест. — Ты ведь всегда добиваешься своего, да? Так и быть, заедем в этот вшивый госпиталь на пять минут, чтобы ты могла выполнить обещание.

«Спасибо, мой любимый Клоп», — мысленно поблагодарила я его, но тут же одернула себя: еще чего не хватало.