Книга Лето радужных надежд, страница 59 – Татьяна Труфанова

Он вошел в Интернет – отыскал себя на карте – посмотрел ближайшие агрохозяйства – позвонил в первое и (за адекватные деньги) договорился о приезде трактора. Заняло это минут пять.

Ну а потом Степа плеснул бензином.

Куст горел хорошо. Потрескивали ветки. Изгибались, тянулись вверх огневые языки. Воздух задрожал от жара. А Степа, сунув руки в карманы, смотрел на то, как в пламени сгорали красноватые, голубые, зеленые пачки денег, аккуратно перевязанные банковской лентой, горела суперсцепляющая с дорогой зимняя резина, горели серьги с изумрудами и пять пар изящных женских босоножек из бутика на проспекте, шикарная, светло-кофейная мужская куртка, мягчайшие японские подгузники, игрушечное пианино и радиоуправляемый «Феррари», а также не игрушечный, новый японский джип. Сгорали в огне ресторанные стейки и вино из Тосканы, пахучие бакинские помидоры и узбекский фиолетовый инжир. Горел новый холодильник, трещал новый блок памяти. Горели синим пламенем Париж, Лондон и Сан-Франциско. Горел новый, просторный дом с верандой, гаражом и большими окнами. Горел шанс перестать экономить на мелочах. Горела возможность оставить нелюбимую риелторскую работу. Горела другая жизнь, поманившая Степу своей красивой рукой: «Идем, идем! Будет весело!»

Оставались угли, искры и зола. А еще оставалась Степина игра. Им задуманная, написанная, Борькой нарисованная. Пусть она теперь стала чужая, она все равно оставалась его. И она была классная – это никто не мог отнять.

Пламя опадало, сожрав куст. Попыталось двинуться дальше, но там, где бензин кончался, кончалась и его власть. Последние язычки плясали на черных ветках, последние искры взлетали над вымоченной дождем травой. Почему-то Степе было теперь спокойно. Грустно и спокойно.

Он перевел взгляд от остатков пламени дальше – и увидел в ста метрах впереди отца. Еще сильнее прихрамывая, грязный, битый и по-клоунски яркий, он возвращался.

– Ты нашел, нашел трактор, не иначе, – холодно сказал Степа. – И он тебя переехал.

– Всего лишь разок споткнулся. Не надо так явно мне радоваться.

– Я не, я не радуюсь. Я дико сожалею, что моя «девятка» – твой единственный, угу, единственный транспорт на ближайшие километры.

– Благодаря чему ты сегодня не влетел в аварию. Помнишь?

– Подожди, я тут это. Выдавливаю из себя по капле благодарность. Угу.

– Паршивец.

– Хм. От паршивого отца слышу.

Ну, вот он и сказал это. Слава тебе господи. В воздухе повисла неловкая пауза.

– Степ, а давай обнулим и назад отмотаем? – усмехнулся отец. – Я ж не к развалине твоей застрявшей вернулся, мир ее праху. Я вернулся к тебе. Давай. Открываешь глаза – и видишь, что я шкандыбаю к тебе по золотой ниве. «Возвращение папочки» – картина маслом.

– Папуля, ты запоздал. Запоздал лет на двадцать. Нет, больше. Надо было, надо было возвращаться в мои восемь лет.

– Тогда я не мог, – пожал плечами отец. – Извини.

– Ты дал деру с космической, угу, космической скоростью. Потому что, потому что я в тот момент… потому что я, – Степа справился с дрожью, – тогда не мог сложить два и два. Ты в глаза назначил меня дураком. Дураком. Угу. И отчалил.

Отец раскрыл рот, будто хотел что-то ответить и даже поднял руку, но так и застыл. В глазах его проносились воспоминания. Рука его медленно опустилась.

– Аа… мм-м… Понимаешь, бывают события одновременные, но несвязанные.

– Как легко, угу, как легко жить, если у тебя хорошо подвешен язык.

– Ну, прости.

– Пфф. За твой язык?

– За язык… – отец замолчал.

Они оба стояли, руки в карманах, ссутулившись, устав.

– Прости за язык, – повторил отец. – За мое остроумие, которое бежит впереди доброты. За то, что я иногда был бессердечным. За то, что назвал тебя дураком. Это не так ни разу. И прости за то, что я тогда в тебя не поверил.

Степа зажмурился. Отец молчал. Треснула обгоревшая ветка. Гулял-шумел ветер по траве. Где-то в поле насвистывала птица. Все – негромко, чтобы не мешать. Чтоб не заслонять этих слов. Которых он, оказывается, ждал всю жизнь.

Он забрал их, проиграл в голове еще раз. Послушал, как они звучат. И только после этого открыл глаза.

– Заметано, – деловито сказал Степа. – Угу.

– Прощаешь? – вскинул брови отец.

– Угу. Ну все, проехали.

Синий и брутальный, как корыто, трактор «Беларус» прибыл через двадцать минут. Его водитель, молодой парень, с шутками и матерком выволок «девятку» из глины и довез до более-менее приличного участка дороги. Он сказал, что в этом месте постоянно кто-нибудь застревает, хоть ставь табличку со своим телефоном и расценками.

Этот же тракторист объяснил им, как лучше доехать до точки назначения. Гугл и Яндекс показывали маршрут, но, оказывается, прямой путь был им заказан – дорога была совсем разбитой, и после дождя ее одолел бы разве что танк.

– Угу. До развилки, налево, – повторял сам себе Степа, расставшись с трактористом. – Вперед километров семь, как-то так, опять налево и прямо два километра. Угу. Как-то так. Ох… Вперед. На штурм дачи.

Отец откинул до предела свое кресло, улегся в нем и потянулся.

– А знаешь что? – сказал он. – Я передумал ехать на дачу.

– Да ну?!

Степа даже затормозил.

– В самом деле. Не спорю, было заманчиво попасть на дачу деда Альберта. Но где она? В прекрасном далеко. В семисотом году, надцатом мартобря. Осыпана цветочной пыльцой и гнилыми паданками.

– И? – протянул Степа.

– Украшена трухой. Сдобрена нафталином. На зиму заколочена досками.

– М-м… ближе к прозе.

– Не осталось там ничего, Степа! Даже если дом цел – если! – в нем все поменялось с ног на голову за тридцать лет.

«Это до тебя только сейчас дошло?» – подумал Степа, но стоически промолчал.

– А мне и не нужно туда. Все свое ношу с собой, как говорили римляне, – отец постучал пальцем по лбу. – Все мое-дорогое со мной. Короче! Вертаемся.

Когда они выехали снова на Московское шоссе, отец сказал:

– Нет, не в Домск.

Уже темнело, шел восьмой час вечера.

– А куда? – взвыл Степа.

Отец покачал головой:

– Не могу я сейчас в Домск. Где мать. Пока нет. Даже ногой ступать не хочу. М-да… Отвези меня на станцию. Тут рядом, пять километров.

На станции, расположенной в пятнадцати километрах от Домска, не останавливались скорые, а останавливались только пригородные поезда.

– Ничего, доберусь, – поморщился отец.

Степа прикинул: ну да, часов за семь, с пересадками, до Москвы можно было добраться. Следующая электричка приходила через полчаса, и Степа решил подождать вместе с отцом.