Книга Василиса Опасная. Воздушный наряд пери, страница 19 – Ната Лакомка

– Сосредоточение, господа студенты… – дребезжала Щукина, как будто позванивала по граненому стаканчику, – спокойствие, сосредоточение и внимание…

Я постаралась припомнить что-то неловкое из своей жизни. Как ходила с бабушкой в театр? Нет, не то. Театр – это даже интересно. Как однажды сделала сальто и поскользнулась? Тоже не то. Тогда мы хохотали, как полоумные. Когда смешно – менять не хочется. Что же?.. Что же?..

Жесткая институтская скамейка вдруг стала мягкой, и я откинулась назад, оперевшись на локти и открывая глаза. Аудитория пропала, и теперь это была комната – освещенная мягким оранжевым светом светильника, стоявшего на тумбочке. Я полулежала на огромной кровати, а на противоположной стене висело зеркало в круглой раме. Я уже видела это зеркало. И помнила, что это зеркало… когда-то было разбито…

– Полагаю, вы горите от страсти, Краснова? – услышала я знакомый голос и вздрогнула.

Ко мне подходил Кош Невмертич. Он сбросил пиджак на столик, а потом принялся расстегивать пуговицы на своей рубашке – сначала на рукавах, а потом на вороте.

Это было видение из прошлого!

Тот самый момент, когда я, впустив в себя джанару, залезла в дом ректора, вскрыла его сейф, обнаружив там фотографии Марины Морелли, и попыталась соблазнить Коша Невмертича…

Я думала обо всем этом, а сама уже снимала толстовку, неловко стаскивая ее через голову. Сейчас ректор подойдет ко мне, сейчас поцелует…

Хотя, нет. Не поцелует. Сейчас он будет читать заклинание, чтобы изгнать ведьму, и мне будет больно и плохо. И это, наверное, надо как-то исправить.

Кош Невмертич – такой настоящий! – сел на постель и погладил меня по щеке. Я чувствовала даже запах его одеколона – свежий, горьковатый, как морской бриз. И невольно закрыла глаза, подставляя губы для поцелуя.

– Вы дрожите, Краснова, – услышала я голос ректора над самым ухом. Голос был тихим, с завораживающей хрипотцой. – Не бойтесь, я знаю, что делать…

Конечно, он знал. И укладывал меня спиной на кровать, бережно поддерживая, а я чуть не застонала, потому что на этом моя сказка должна была закончиться. Может, нафантазировать, что он не смог прогнать джанару? Или что я потеряла сознание и не испытала снова той боли, когда ведьма покидала моё тело?..

– Просто доверься мне, – раздался вдруг шепот совсем не по сценарию, а потом горячие жадные губы коснулись моей щеки, шеи, и я по-настоящему застонала, когда ректор прижал меня к постели – но не ладонью, как когда изгонял ведьму, а своим телом.

Какая чудесная иллюзия!..

Сколько раз мои сны о ректоре прерывались на самом интересном месте, а оказывается, можно было просто представить его и себя, и поцелуй тоже можно представить…

Я обняла Коша Невмертича за шею, совсем позабыв о том, что идет лента, и что Щукина в своем конусовидном кокошнике ходит между рядами и проверяет – что же там сотворили студенты посредством волшебства.

Сейчас ректор меня поцелует – а всё остальное неважно…

Но иллюзия вопреки моим надеждам пошла совсем иначе.

– Вы что творите, Краснова? – спросил Кош Невмертич бешеным шепотом, как будто только что не шептал мне обнадеживающие нежности. – Отпустите немедленно!

– Но я вас не держу, – я тут же разжала руки, уронив их на постель.

Обидно, что иллюзия закончилась именно так. Можно было не быть настолько настоящим кощеем…

– Ты меня держишь! – Кош Невмертич свирепо смотрел мне в лицо, по-прежнему вдавливая меня в матрас своим телом. – Не сходи с ума! Что за игры?!

– Ой, да какие игры? – обиделась я. – Кто-то вас станет держать! Поцелуйте меня, а потом летите, куда хотите.

– Поцеловать? – ректор с присвистом втянул воздух, на мгновение зажмурился, а потом… ещё крепче обнял меня, потянувшись губами к губам. – Краснова, если ты немедленно…

– Хотя бы в моих мечтах вы можете это сделать? – упрекнула я его. – Меньше слов и больше дела. А то я сейчас подумаю, что вы меня боитесь. Ну же, – и я сама потянулась к нему, чтобы всё произошло побыстрее.

– Краснова! – рявкнул ректор и скатился с меня, как будто его смахнуло помелом.

В следующую секунду по комнате заметался большой пятнистый зверь – гепард!..

Я удивленно смотрела, как зверюга прыгнула на дверь, но отлетела, словно мячик. Потом гепард бросился к окну, но его опять отшвырнуло. Точно так же в прошлом году металась по спальне в доме на Гагаринской джанара, когда Кош Невмертич устроил ей ловушку, наложив заклятья на дверь и окна. И тогда джанара сбежала через…

Видимо, гепард тоже вспомнил об этом, потому что взмахнул хвостом, и светильник с прикроватной тумбочки полетел прямо в зеркало на стене. Стекло разлетелось по всей комнате, я закрыла лицо сгибом локтя, но успела заметить, как гепард прыгнул в круглую раму, в которой торчали острые осколки – как когти какого-нибудь чудовища! – и… исчез.

А я вдруг оказалась на дороге – за городом, где с одной стороны живописно располагались холмы, поросшие нежной весенней травкой, а с другой протекала река – быстрая, с пенными бурунчиками. Шоссе тянулось почти ровной лентой – серой после недавнего дождя, и поперек этой ленты, прямо на разделительной сплошной полосе, стоял новенький автомобиль. Смешной – крохотный, горбатенький, как будто из старых черно-белых фильмов. Водитель лег головой на руль, и я видела пряди рыжих волос на затылке – блестящие, гладкие, льющиеся тяжелым потоком. Мимо, едва не задев меня за нос, пролетела черная птица. Пролетела и пропала, а на дороге появился мужчина – в строгом темном деловом костюме, незнакомый и одновременно знакомый.

Я наморщила лоб, вспоминая, где видела эти темные кудри, прямые густые брови и немного тяжеловатый подбородок… А мужчина тем временем подбежал к машине и с силой рванул дверцу, но не со стороны водителя, а заднюю дверцу…

Анчуткин!.. – вспомнила я.

Точно! Похож на Анчуткина!..

Так мог бы выглядеть Бориска лет в тридцать.

– Краснова! – услышала я далекий визг Светланы Емельяновны, и зеленые холмы содрогнулись, словно вода, по которой пробежала рябь.

Меня швырнуло с неимоверной высоты, сердце на мгновение зашлось от страха и стремительного полета, а потом я оказалась на своем месте, за столом первого ряда, в аудитории. Козлов бегал от окна к окну, поднимая шторы, а Сметанин включил свет.

Щукина смотрела на меня, приоткрыв рот, и ее глаза за стеклами очков казались огромными.

– Краснова, – произнесла она дрожащим голосом. – Вы что творите?! Я говорила об исправление ошибок прошлого в своих в своих воспоминаниях, об умиротворении и примирении. А вы материализовали иллюзию!

– Понятия не имею, как так получилось, – ответила я и замолчала, потому что увидела разбитое окно аудитории.

Точно так же, как в моем воображении, по полу валялись осколки, а штора на окне была сорвана.